Айзек Азимов - Ранний Азимов (Сборник рассказов)
Но вспомните двадцатый век. В первую мировую немцев дважды остановили на Марне. Во второй мировой был Дюнкерк, и немцев как-то сдержали под Москвой и Сталинградом. В последней войне мы могли начать швыряться ядерными бомбами, но не стали, потому что в критический момент был достигнут Большой Компромисс, - и все из-за того, что генерал Брюс задержался в цейлонском аэропорту и получил приказ лично. Раз за разом, на протяжении веков мы вытаскивали счастливые билетики. На каждое несбывшееся "если", способное сделать из нас суперменов, приходится двадцать, способных навлечь гибель на весь мир.
А вы делаете ставку на этот шанс, один из двадцати, и эта ставка жизнь на Земле. И вам это удалось, потому что Тайвуд послал свой учебник в прошлое.
Последнюю фразу Босс выдавил со скрежетом и разжал кулак. Боулдер упал в кресло.
И расхохотался.
– Дураки, - горько пробормотал он. - Так близко подобраться к разгадке и так ошибиться. Так Тайвуд все же послал книгу? Вы уверены?
– Учебника химии на древнегреческом поблизости не обнаружено, - мрачно подтвердил Босс, - а миллионы калорий энергии исчезли. И это не исключает того факта, что у нас есть ещё две с половиной недели, чтобы... вы пожалели о своем решении.
– Ерунда. Прошу вас, давайте обойдемся без театральных сцен. Лучше выслушайте меня и постарайтесь понять. Двое древнегреческих философов, Левкипп и Демокрит, разработали атомную теорию. Они считали, что все сущее состоит из атомов, неизменных и различных, чьи комбинации образуют различные вещества. Эта теория возникла не в результате опытов или наблюдений - она появилась сразу разработанной.
Римский поэт Лукреций в своей "De Rerum Natura" - "О природе вещей" развил эту теорию и высказал несколько удивительно современных мыслей.
Еще в эллинскую эпоху Герон построил паровой двигатель и едва не механизировал вооружение. Этот период называют иногда оборванной технической эрой, которая не получила развития, потому что не происходила из социальной и культурной среды, не сочеталась с ней. Александрийская наука остается удивительным и необъяснимым феноменом.
Можно упомянуть ещё древнеримские легенды о книге Сивиллы, содержавшей тайные знания, полученные от самих богов...
Короче говоря, господа, хотя я не могу не согласиться с вами, что даже мельчайшие изменения прошлого могут привести к непредсказуемым последствиям и вызванные ими перемены в настоящем вряд ли нас обрадуют, в своих выводах вы допустили серьезную ошибку.
Потому что мы уже живем в мире, где учебник химии на греческом был. отправлен в прошлое!
Мы бежали вслед за Черной Королевой. Если вы вспомните "Алису в Зазеркалье", то в саду Черной Королевы приходилось бежать изо всех сил, чтобы остаться на месте. Так случилось и с нами. Тайвуд полагал, что создает новый мир, но перевод готовил я, и я позаботился о том, чтобы туда вошли лишь те отрывки, которые могли объяснить полученные древними неизвестно откуда обрывки знаний.
Единственное, чего я хотел достичь своими усилиями, - это остаться там, откуда мы начали.
Прошло три недели; потом три месяца; потом три года. Ничего не случилось. А когда ничего не случается, нет и доказательств. Мы с Боссом потеряли надежду объяснить случившееся и в конце концов сами стали во всем сомневаться.
Дело так и не было закрыто. Боулдера нельзя было назвать преступником, не назвав спасителем человечества, и наоборот. О нем просто забыли. А дело, так и не разрешенное, отложили в папку, пометили "?" и засунули в самый глубокий подземный вашингтонский сейф.
Босс теперь большая шишка в Вашингтоне; местным отделением Бюро заведую вместо него я.
А Боулдер так и остался профессором на кафедре философии. В университете карьеры не сделаешь.
Мать-Земля
Mother Earth (1949)
Перевод: И. Тетерина
– Кто вы такой, чтобы утверждать это? Вы уверены, что даже профессиональный историк всегда может отличить победу от поражения?
Густав Штейн, который с улыбкой задал этот вопрос и утер седые усы, еще миг назад касавшиеся края опустевшего стакана, не был историком. Он был психологом.
Историком был его собеседник, и эту дружескую подначку он встретил ответной улыбкой.
Квартира у Штейна была по земным меркам роскошная. Конечно, ей недоставало пустынной уединенности Внеземелья, поскольку за ее окнами простирался феномен, присущий лишь планете-прародительнице, – город. Огромный город, полный людей, толкотни, шума…
Не была квартира Штейна оборудована и собственным источником энерго– и водоснабжения. В ней отсутствовало даже минимально необходимое число позитронных роботов. Словом, она не могла похвастаться достоинством автономности и, как и все на Земле, являлась просто частью сообщества, ячейкой сот, частичкой толпы.
Но Штейн родился на Земле и привык к этому. И потом, по земным меркам квартира у него была все-таки роскошная.
Просто из тех же самых окон, за которыми раскинулся город, были видны звезды, а среди них притаились планеты Внеземелья, где не было никаких городов, только сады, где зеленели изумрудные лужайки, где все люди были королями и куда все нормальные земляне горячо и тщетно надеялись в один прекрасный день попасть.
За исключением тех, кто кое-что знал – как Густав Штейн. Пятничные вечера с Эдвардом Филдом принадлежали к числу ритуалов того сорта, которые порождаются возрастом и спокойной жизнью. Они вносили приятное разнообразие в будни двух пожилых холостяков и давали им законный повод посидеть за шерри и звездами. Они отвлекали их от житейских тягот и, самое главное, давали возможность поговорить.
Особенно Филду, который, будучи преподавателем, ученым и человеком скромного достатка, обожал цитировать свой неоконченный труд по истории Земной империи.
– Я хочу дождаться последнего акта, – объяснил он. – Тогда я смогу озаглавить мой труд «Закат и падение империи» и опубликовать его.
– Значит, вы полагаете, что последний акт разыграется в самое ближайшее время.
– В каком-то смысле он уже разыгрался. Просто лучше подождать, пока все не осознают этот факт. Видите ли, закат любой империи, экономической системы или социального института можно разделить на три этапа, вы, Фома неверующий…
Филд оборвал себя, помолчал для пущего эффекта и дождался, когда Штейн наконец поинтересовался:
– И что же это за этапы?
– На первом этапе, – Филд загнул мизинец на правой руке, – на приближение неотвратимого финала указывает лишь один крохотный звоночек. Никто не замечает его до тех пор, пока не наступает конец, и тогда, оглядываясь назад, все понимают, что это и был тот самый звоночек.
