Сергей Лукьяненко - Eurocon 2008. Убить Чужого
– Я знаю, вы бы никогда не спросили, что заставило меня изменить решение, – медленно произнес Цвейг. – Вполне возможно, вы бы подумали бог весть что о мотивах или… обо мне. А для меня очень важно, Бор, чтобы вы, именно вы, думали обо мне так, как я того заслуживаю.
– Поверьте, профессор, я бы никогда…
Но старик выставил перед собой ладони, останавливая молодого собеседника:
– Бор, прошу вас, позвольте мне закончить. Для меня это очень непростой разговор.
– Извините, – пробормотал Бор. – Конечно…
И отвел взгляд.
Цвейг взял со стола чайную ложечку, повертел ее, собираясь с мыслями, и продолжил:
– И ни в коем случае не думайте, что этот разговор я провожу по чьей-либо просьбе.
– Не буду.
На этот раз старик не отреагировал. Но паузу выдержал и, помолчав, произнес:
– Я изменил решение, друг мой.
– Я уже понял.
Профессор вновь не услышал собеседника. Он вертел чайную ложечку и твердил ей:
– Я изменил свое решение… Изменил…
А Бор смотрел на чистую льняную скатерть и хотел выпить джина. Без тоника. Без ничего. Чистого, неразбавленного джина.
В тот день Цвейг в одиночестве отправился в загородный гольф-клуб. Попрощался с женой, с внуками, пообещал на обратном пути заехать в супермаркет, вышел из дома, что стоял почти в самом центре города, сел в машину и поехал. Он не слушал радио, предпочитая управлять машиной под записанного на CD Листа, а даже если бы и слушал, то это ничего бы не изменило – по радио не успели ничего сказать. Он не видел зависший над городом корабль двиаров. И, разумеется, не заметил старта ракет.
Он радовался летнему дню, предвкушал интересную партию со старыми друзьями и слушал любимую классику.
А в какой-то момент вдруг почувствовал, что машину поднимает в воздух и несет. Вот и все, что Цвейг успел почувствовать до того, как взрывная волна швырнула «БМВ» в чей-то бассейн.
Профессору невероятно повезло. Как впоследствии выяснили эксперты, его подбросило первой волной, воздушной, и то, что машина оказалась в укрытии, в итоге спасло ему жизнь. Старик отделался несколькими переломами, ожогами и сотрясением мозга. А вот владельцы бассейна, находившиеся в этот момент в доме, сгорели заживо во второй волне, огненной.
А еще сгорели сын Цвейга, невестка, жена и три внука.
И еще четыреста тысяч человек.
– Какое-то время я жалел, что уехал из дома в тот день, – продолжил Цвейг. Считал, что должен был остаться. Или присоединиться к своим близким. В шестьдесят два года трудно смириться с тем, что жизнь… что все, чего достиг… – Старик чувствовал, что говорит не то, что к достижениям его беда не имеет никакого отношения, что если он не скажет правду, то исповеди не получится. Но как же трудно сказать правду! Трудно. Но можно. Цвейг сделал усилие и закончил: – Трудно смириться с тем, что остался совсем один. – Поднял взгляд на Бора. – Не сочтите кощунством, но мне кажется, что вам легче. Ведь я знаю, кого потерял. Помню сына в пеленках… помню, как привезли внуков из родильного дома. Все помню.
А Бор не помнил ничего. Вот только никто не давал гарантию, что однажды он не вспомнит… и никто не давал гарантию, что тогда случится.
– Вы молоды, вы можете начать… не с чистого листа, конечно, но заново. А я… А я обречен умереть, окруженный лишь своими воспоминаниями.
Исповедь Цвейга пока не объясняла причину, по которой он поменял свое решение, но Бор молчал, не пытался направить разговор в нужное русло. Захочет – скажет, не захочет… в конце концов, это его решение.
– Как я уже сказал, подобные мысли заставили меня подумать о том, чтобы присоединиться к близким. Как вы понимаете, я не делился этим замыслом с психологами, наоборот, старался делать вид, что их труды приносят успех, а сам разрабатывал план… Но… Но наша миссия заставила меня отложить его реализацию. У меня появилось дело, которое нужно довести до конца. В память о тех, кто жив только в моих воспоминаниях. О тех, кого я люблю. И то решение, что я принял на предварительных слушаниях, показалось мне правильным. Теперь же мне кажется, что оно стало результатом эмоций.
– Только под влиянием эмоций мы и принимаем решения, за которые потом не стыдно.
– Почему?
– Потому что все остальное – это результат договоренностей и компромиссов.
– Нет, – покачал головой Цвейг. – Нет. Все не просто так. Не просто так я уехал в тот день. Не просто так нам дали этот месяц. Мы должны обдумать. Успокоиться. Прийти в себя. Забыть об эмоциях. И понять…
– Что? – не сдержался Бор. – Что понять?
– Что жертва не только приносит горе, но и демонстрирует хрупкость и ценность человеческой жизни.
– Жертва? Или убийство?
– Мы заплатили огромную цену. Но нас ждут звезды. К ним полетит кто-то другой, не мой сын, не мои внуки, но ведь полетят. И я подумал, что злость – не самый лучший спутник в этом путешествии. Мир изменится, обязательно изменится, и, вполне возможно, именно наше решение станет одним из первых толчков к этому. Возможно, нам суждено еще раз напомнить людям, что нужно ценить жизнь и уметь прощать ошибки.
– Я не буду с вами спорить, – едва слышно произнес Бор.
– Я и не собирался, – с грустной улыбкой ответил Цвейг. – Повторюсь, Бор, я не пытаюсь перетянуть вас на свою сторону и навязать свою точку зрения. Я просто хотел, чтобы вы думали обо мне так, как я того заслуживаю, чтобы между нами не было недопонимания. Для меня это очень важно, поскольку в мире осталось не так уж много людей, которые меня знают.
– Я уважаю ваше решение, профессор, – вздохнул Бор. – И немного завидую: вы обрели душевный покой.
– А вы?
– Я не знаю, что у меня отняли, не знаю, за что должен прощать. И это незнание гнетет меня. Иногда мне кажется, что мне повезло. Иногда, я чувствую себя самым несчастным человеком на земле. Вы умрете, зная, кто вы. А я, даже если проживу долгую счастливую жизнь, так и не вспомню своих родителей. Я не могу найти равновесие, а потому не буду менять своего решения.
– И я уважаю его, – кивнул Цвейг. И поднялся со стула. – Я, пожалуй, схожу в библиотеку. Не присоединитесь ко мне после завтрака?
– Возможно.
– С удовольствием встречусь с вами.
Старик ушел, прихватив с собой газету, в которой не было новостей. Официант принес мясо с картошкой и забрал пустой бокал из-под сока.
А Бор сидел и комкал в руках салфетку.
Случайно так получилось или нет, так и осталось загадкой, однако скорость трех приближающихся к Земле кораблей резко увеличилась в тот самый миг, когда первый истребитель оторвался от палубы авианосца. А когда эскадрилья приблизилась к границам государства, крейсера двиаров уже зависли над Вашингтоном, Пекином и Москвой. Просто зависли в шести милях над столицами, не предпринимая никаких действий, но этот молчаливый жест был весьма красноречив. Выбранная пришельцами высота не позволяла разглядеть корабли простым гражданам, об их присутствии знали только военные, а потому паники удалось избежать. Однако сами военные уже получили информацию о том, что новые объекты в разы превосходят первый, и можно было только догадываться, какое вооружение они несут.
