Дмитрий Янковский - Третья раса
– Надо начинать двигаться, – подсказал я. – А то когда прихватит, будет поздно. Заодно согреемся.
Мы, обвязанные одной веревкой, друг друга уже не видели. Я ощутил, что Молчунья машет руками и ногами, только по усилившейся турбулентности воды. Без контактных линз вообще видно было до крайности плохо, так что я с трудом различал цифры на табло перчатки. А вот активные движения помогли – согреться не согрелся, но кровь быстрее разогналась по стиснутым жилам, и в голове прояснилось.
Я ощутил, как Молчунья поймала в темноте мою руку и притянула меня к себе.
– Здесь Леська нас точно не увидит, – сообщила она, прижимаясь ко мне всем телом. – Зато так намного теплее и не так страшно.
В этом она была права, но я все равно ощутил неловкость. Ее тело было упругим, горячим и трепещущим, волнующим до неприличия, и это меня угнетало. Однако оттолкнуть я ее не мог и решил относиться к происходящему с других позиций – прижавшись друг к другу, мы просто оказывали товарищескую взаимопомощь. Было холодно, и мы грели друг друга.
– Зато Жаб точно знает, что сейчас происходит, – на всякий случай напомнил я.
– Ну и пусть, – ответила Молчунья. – Пусть знает, чего он себя лишил.
Это мне показалось сильной позицией, и я, назло Жабу, прижал Молчунью крепче к себе. Она не отстранилась, а, наоборот, крепче обвила рукой мою шею. Так, словно две слившиеся торпеды, мы с огромной скоростью пронизывали сгустившийся мрак. Только светлячок монитора в перчатке туманным зеленым пятном выделялся во тьме. И еще изредка вспыхивали размытые сполохи светящихся глубоководных существ.
К концу третьей минуты вода сделалась совсем ледяной. Она немилосердно жгла кожу, и даже слившееся тепло наших тел не могло противостоять этому холоду. Я прижался щекой к щеке Молчуньи, так было легче, но ненамного.
– Обними меня крепче, – попросила Молчунья. – Сил нет терпеть этот холод.
У меня все тело онемело, и я уже мало что ощущал. Кожу стянуло, а сердце колотилось все быстрее и быстрее, как бьют в сигнальную рынду во время пожара. Захотелось кричать, но какой может быть крик в глубине? Я вдруг явственно понял, что мы умрем. Вот так, вместе, обнявшись, навеки слившись, погибнем от переохлаждения, даже не достигнув дна. Опустимся уже мертвыми и будем качаться, привязанные к аккумуляторам, пока донные падалыцики не превратят наши тела в груду костей.
Даже если достигнем дна живыми, это вряд ли что-то изменит. У меня все суставы свело от холода, и я не представлял, как такими замерзшими пальцами можно будет отвязать линь от балласта или ввести код открывания шлюза. По большому счету, у нас не было ни малейшего шанса. Но мне было горько не за себя – настоящий охотник и должен погибать в океане. Меня угнетала мысль, что Леська много лет проведет в тюрьме, а это никому еще не шло на пользу. Хотя, судя по тому, как это дело раздули, там и до смертной казни недалеко. Как это ни страшно, но я бы предпочел такой исход событий. В смерти гораздо меньше страшного, чем в длительном заключении.
– Я же говорила, что мы умрем, – раздался в наушниках синтезированный голос Молчуньи.
– Жалеешь?
– Нет. Что может быть лучше, чем умереть в океане? Пусть это будет на совести Жаба. Мне уже и не больно совсем. Все онемело. А Леську жалко.
– Ее скорее всего тоже убьют. Нет ничего более жестокого, чем толпа, потерявшая рассудок от ужаса. А в новостях я увидел именно это.
– Да. Разотри мне спину. Невозможно так, ничего не чувствовать.
Я взялся мять ей спину, а она щипала меня, но даже эти усилия мало к чему привели – мы совсем окоченели. Бросив взгляд на глубиномер, я с трудом различил цифру. Оказалось, что мы почти достигли дна. Тут же звонкий удар о базальтовое дно возвестил, что балласт достиг конечной точки, и мы повисли в полосе ила, качаясь на веревке, как аэростат.
– Старайся держать глаза закрытыми, – посоветовал я. – Иначе ил под веки набьется.
– Какая теперь разница?
– Может, «Валерка» недалеко. Майк ведь держал «Рапид» точно над местом.
Я попытался переключить компьютер в режим компаса, но закоченевшими пальцами не мог нажать крошечные кнопки.
– Вот барракуда! Не могу переключить монитор!
Молчунья не ответила. Ей было трудно шевелить пальцами, складывая жесты. Тогда я догадался стянуть перчатку с руки и сунуть ее краешком в рот. Зубами нащупать нужную кнопку оказалось намного проще, я прикусил ее пару раз и глянул на табло. Теперь оно показывало направление на радиомаяк и расстояние до него в метрах.
– «Валерка» совсем рядом, – показал я, снова натянув перчатку. – Молчунья, не спать! Не спать!
Она не ответила, и я не был уверен, работает ли еще ее сердце. Пришлось приложить ухо к упругой груди. Оно еще стучало, хоть и очень вяло. Часы показали, что погружались мы не шесть минут, как я рассчитывал, а почти восемь. Совершенно утратив чувство осязания, еле шевеля руками, я подтянулся по линю до дна и начал подтягивать балласт в нужном направлении. Кто бы мог подумать, что на преодоление всего десяти метров у меня уйдет больше минуты и почти все остатки жизненных сил? Но именно столько времени я потратил на то, чтобы добраться до шлюза «Валерки»,
– Молчунья, очнись! – показывал я знаками Языка Охотников, совершенно упустив из виду, что мои слова переводятся в буквы на ее наглазном мониторе.
Слышать-то она меня не могла, а глаза уже наверняка закрыты. Опомнившись, я начал ее расталкивать, потому что кроме нее некому было ввести код открывания шлюза. Я хоть и слышал цифры, которые она передала Долговязому, но и не думал их запоминать. Первые три цифры были триста семьдесят пять, а вот что дальше, я бы не вспомнил и ради спасения жизни.
Понятно было, что это конец, если не привести Молчунью в чувство. Но она никак не реагировала на мои попытки. Я вспомнил, что Долговязый хватал ее за грудь, чтобы выдернуть из бессознательного состояния, но, когда я попробовал подергать ее за соски, это не произвело никакого эффекта. Похоже, она плотно вырубилась и такие уловки уже не годились.
Я подумал, что, может быть, воздействие на более интимное место окажется эффективнее, но сделать итого уже не успел. Жуткая боль во всем теле сделалась невыносимой, и я сам начал проваливаться в черную бездну, лишенную ощущений. Там было легче.
Боль отступила, померкла, сердце стучало все медленнее. Я увидел Леську. Она сидела на берегу тихого, спокойного океана и бросала голыши в медленно набегавшие волны. Она была красивая, как никогда, шелковая рубашка на ней трепетала от легкого ветерка, то скрывая фигуру, то подчеркивая ее рельеф Видение растворилось, пропало, словно на него накинули черный занавес, и я понял, что умираю. Страха не было, боли тоже, только невыразимая грусть защемила сердце.
