Дмитрий Скирюк - Руны судьбы (Осенний Лис - 5)
Фриц покраснел.
- Не, - сказал он, - я лучше потом.
Повисло неловкое молчание.
- А у меня нож есть, - невпопад сказал Фриц и показал Вервольфа. - Во. Настоящий, рыцарский. Мизерикорд.
- Я знаю, я видела, - кивнула та, но посмотреть не отказалась. - Мы его нарочно у тебя забрали, чтоб ты не порезался, пока в горячке валялся.
- Это не обычный нож, - запротестовал Фриц. - Знаешь, откуда он у меня?
- Я знаю, - вновь кивнула Ялка. - На нём заклятие двух кровей. У меня, когда я сюда пришла, тоже был с собою нож. Конечно, не такой, как у тебя, но тоже не совсем простой. Лис говорит, что у каждого чародея должен быть такой особый нож. Для разных дел и для заклятий. У когото он стальной, у кого-то - серебряный. Кто-то даже, бывает, из камня делает.
Мальчишка слушал, развесив уши.
- А Лис? - спросил он. - У него нож из чего?
- У него нет ножа. Ему он, наверное, уже не нужен. У него только меч. Вон, - видишь? - висит.
Фриц с невольным уважением покосился на висящий над каминной полкой меч, опустил глаза и со вздохом упрятал Вервольфа обратно в рукав.
- Послушай, э-ээ... Ялка, - неловко сказал он. - Что он за человек?
- Кто? Травник? - Левушка как будто разом погрустнела. - Ну, как сказать... Он... - тут она на задумалась на несколько мгновений, и наконец нашлась.
- Он разный. Иногда он шутит, но в то же время грустный. Иногда он такой, как будто к чему-то прислушивается. Tы только не бойся, он не злой. Совсем не злой. Может рассердится, но быстро отходит. А ещё он часто знает наперёд, что будет, только не всегда угадывает. Не смотри, что он одевается плохо и выглядит как все. Он могучий волшебник!
- Да, это-то я уже понял, - вздохнул тот. - А он... может мне помочь найти моих родных?
- Не знаю, - призналась она. - Я не знаю.
- Он сказал, что возьмёт меня в ученики.
- Ну, если он сказал... - многозначительно произнесла та. - Но это ведь не одно и то же - взять тебя в ученики и искать твою семью. И всё-таки, иди-ка ты сперва помойся. Негоже, если ты встретишься с ним грязным.
Фриц помолчал.
- Мне надо выйти.
- Что, опять? - встревожилась та.
- Нет, я просто... - смутился Фриц. - Ну, выйти.
- А, ну. Иди... Только дверь не закрывай - пускай проветривается.
Мальчишка встал, кивнул, накинул одеяло и вышел.
Снаружи Фриц остановился. Его слегка шатало. В животе неприятной тяжестью улеглись съеденные блины. После целой недели, проведённой в лежачем положении, голова его кружилась. Он обманул: он никуда не хотел идти, а просто - стоял, пил воздух и щурился вокруг. Он не видел, как девушка неслышно встала, подошла к распахнутой двери и там остановилась, спиною прислонясь к подпорке потолка и молча глядя Фрицу в спину.
Ялка стояла и вспоминала. Вспоминала, как этот мальчишка трое суток метался на лежанке, бестолково, дико, в иссушающей горячке с бредом, то отбрасывал одеяло прочь, то тянул обратно, отталкивал протянутую воду и ходил под себя. Выкрикивал какие-то слова, кого-то звал по имени и после затихал, чтоб через час-другой опять гореть в болезненном аду. И пока он спал, им было слышно в наступившей тишине, как у него в груди и в горле всё хрипит и булькает.
Травник часами сидел возле мальчишки, в изголовье. Ворошил пучки кореньев и трав, перебирал малюсенькие пузырьки с эссенциями и декоктами, придирчиво разглядывая их на отсвет каганца, растирал, смешивал, готовил взвары, разные примочки и микстуры, и лечил, лечил... Но мальчишке ничего не помогало. Это не походило на обычную простуду, и нутром, каким-то тайным чувством Ялка понимала - дело не в болезни, а в волшбе. Как будто бы парнишка поднял непосильное и надорвался. А Лис сидел на корточках, упрямо, неподвижно, со спиной, прямой, как палка, и смотрел куда-то далеко и словно не на мальчика. Молчал. И только раз при Ялке выдохнул в сердцах одно лишь слово:
- Слабый.
В следующую ночь она проснулась в самую глухую темень. Она вообще-то вскакивала быстро, но в этот раз просыпалась постепенно, так, что в первое мгновение ей показалось, что она всё ещё спит, и прошло несколько минут, прежде чем она поняла, что - нет. Теплилась свеча. Камин, в который не подбросили дров, погас и теперь едва тлел. На краткий миг ей внезапно сделалось страшно, но не от осознания грозящей им опасности. То был необъяснимый детский иррациональный страх, когда ещё не знаешь, что когда-нибудь умрёшь, а ты один, и в темноте простые вещи кажутся чем-то загадочным и непонятным. Так и сейчас камин вдруг показался Ялке диковинным и страшным зверем с красными углями вместо глаз.
И только после этого она заметила травника.
Жуга стоял посреди дома, приподнявшись на носки и вытянувшись в струнку, и вращался, широко раскинув руки в стороны. В темноте казалось, что он вовсе не касается пола. И хотя двигался он совершенно бесшумно, девушке казалось, будто дом наполнен странной тихой песней, недоступной слуху, которая её и разбудила. Но всякий раз, как только девушка пробовала сосредоточиться, чтоб уловить мелодию или ритм, иллюзия мгновенно исчезала, и оставалось лишь одно, всё то же - ночь и тишина. И травник, медленно кружащийся вокруг себя в пустом озябшем доме. Так продолжалось долго, может, полчаса, а может, дольше, - Ялка потеряла ощущенье времени. И он качался и кружился так с закрытыми глазами, и пел без слов и звуков, а свеча мерцала за его спиной, и тень от травника лежала на стене, раскинув руки над границей темноты, словно большие страшные колеблющиеся весы.
Потом Лис безо всякой видимой причины сложил руки на груди и стал вращаться всё быстрее и быстрее, а в комнате вдруг сделалось ужасно холодно, и всё как будто зацвело и стало чёрно-белым и покрытым пыльной дымкой, словно в бане, когда поддали пару. Воздух горчил, как осенняя пыль. Несмотря на холод, Ялка вся вспотела. А травник уже не молчал: сквозь стиснутые зубы прорывалось его хриплое дыхание, а иногда - короткий стон на выдохе: "Х-х-а-а... Х-х-а-а-а...", как будто ему было больно или холодно.
А ещё через несколько мгновений Жуга остановился и Ялка увидела дверь.
Стены травникова дома теперь колебались и качались, словно дома больше не было, а был один лишь мягкий и размытый призрак. Девушка покрепче уцепилась за кровать, которая, по крайней мере, всё ещё казалась настоящей, твёрдой, и заставила себя смотреть дальше.
Дверь была, конечно же, не дверь. Но это был овальный сверху и прямой внизу проём на месте, где ещё недавно был камин; в него можно было войти. За этим проёмом начинался коридор, ведущий в пустоту, наполненную холодом и звёздами, которые то двигались, то останавливались, то вовсе пропадали. Ялке стало уже по-настоящему страшно - не от непонимания того, что происходит, а как раз наоборот - от понимания. Стены коридора матово блестели и лоснились и колыхались и опадали и вздувались, словно брюхо у змеи, которую вдруг вывернули наизнанку; и были они такими же чешуйчатыми, живыми и блескучими, как змеиная чешуя, а камин с кровавыми глазами-углями вдруг сделался змеиной головой. И Ялка с трудом удерживалась, чтоб не закричать при взгляде на эту змеиную даль, готовую пожрать всех и вся, как бы пожрал их всех Апоп, Кецалькоатль или Мидгард, если б только смог.
