Олег Серегин - Хирургическое вмешательство
…Даннаради Мете Риа раа-Стфари была младшей жрицей Андры лу-Менгры и самой красивой из земных дев. В день летнего солнцестояния Андра сошел с небес, чтобы танцевать с нею. Нежней лесной земляники, трепетнее оленьей важенки, утра светлее, как плясала она с веселым богом охоты! Он взял ее в жены. С тех пор Даннаради стояла богиней над всеми искусствами женщин и даровала им красоту и любовь.
Я стала медсестрой в изоляторе концлагеря. Кай Кее-Ринра, великий врач, был там и до последнего спасал жизни. Я помогала ему. Но однажды в лагерь приехал жрец-нкераиз и узнал меня. Он вознамерился скормить меня Энгу.
Это был последний бой Андры лу-Менгры.
Ни Иллиради Ргет-Адрад, ни Янгра-Ргет Кай-Айра, оба — едва достигшие совершеннолетия, не рады были оказанной чести. Но у Даннаради не осталось других жриц, и отец Янгры, который единственный в глазах юноши имел право взять оружие Андры, погиб на войне, ровно на год пережив своего бога.
…Это оружие в незапамятные времена изготовил Лудра лу-Менгра, отец Андры, взамен того, что сын проспорил Эстану, и много стыдил он азартного бога охоты. Великий мастер был Лудра, он стоял над всеми искусствами мужчин, от объездки коней до проектирования сложной техники…
Я побеждал. Я топил танки в трясине, и танки нкераиз доставались стфари, а в их руках шли по болотам как по ровной дороге. Я делал так, что винтовки стфари не давали осечек. Я гноил оружие врага. Но сын мой погиб, и невестка погибла, и ужас смерти заполнил верхний мир, принадлежащий богам и душам.
Я слишком устал.
Князь-кузнец Менгра оставил свой молот, и взял тот, что принадлежал Лудре, тот, которым некогда Лудра выковал сушу из блеска морской глади под солнцем.
И стал бок о бок с последним богом.
Ансэндар Защитник, Inzirift Ansaenndar…
Ксе не знал, как все это выглядело в физическом мире. Шумное собрание стихло, толпа растаяла так же быстро и неожиданно, как собралась. Кажется, кто-то раздавал винтовки — то ли свои, то ли здешние; Ксе не так много оружия видел в своей жизни, чтобы различать, к тому же у него не было ни времени, ни права на любопытство.
Стфари, много лет воевавшие, знали, как это делается. Кто-то выкрикивал непривычно длинные команды на стфарилени. Наверное, происходящее походило на одну из локальных войн начала прошлого века: атака регулярными частями укрепленного поселения… Ксе не был силен в истории, разве что школьную программу помнил.
Дед Арья когда-то рассказывал о «плане Х». По закону контактеры, получившие или получающие специальное образование, не подлежат призыву на срочную службу — но вовсе не оттого, что к ней не годны. Во времена холодной войны разрабатывались планы на случай вторжения, у каждого командира лежал в сейфе пакет со строго секретными сведениями — что делать, если нападет враг. Прежний куратор Арьи, КГБ-шник, очень хорошо объяснял обязанности шаманов на момент «часа Х». У всех контактеров, и стихийников, и антропогенников, имелись четкие инструкции на этот счет. Оборона в тонком плане должна была стартовать одновременно с противоракетной.
Но развалился Комитет, куратор исчез, а некоторое время спустя появился новый, пекшийся прежде всего о правах человека и этичности контактерских влияний; Дед не знал, остались ли советские инструкции в действии, он подозревал, что о них вовсе забыли, но ученикам все же пересказал — для науки и на всякий случай.
«Это мой собственный «час Х», — подумал Ксе, — хоть я и не шаман больше…»
Посреди двора разожгли гигантский костер. Дети вытащили из дома несколько толстых ковров, скатали их в рулоны и разложили вокруг огня. От дров и хвороста летели снопы искр, тяжкий жар высушивал глаза и палил лицо; верховный жрец бога войны оттащил ближайшую скатку подальше, развернул торцом к костру и уселся верхом. Ксе еще не знал, каково это — проводить настоящее, серьезное контактерское воздействие в качестве антропогенника, он и порядок храмового ритуала выучить не успел, но шаманский опыт понуждал к осторожности. Разговор с Матьземлей мог запросто кончиться потерей сознания, не от дурных намерений богини, а просто от несравнимости сил. Если и здесь так, то определенно не хотелось бы завалиться башкой в костер…
Менгра-Ргет поднял лицо. Сквозь языки костра оно отливало золотом; золотым солнечным светом сверкали глаза жреца, а темно-рыжие волосы пламенели медью. Что-то подобное происходило и с остальными. Вокруг человеческих тел, вокруг привычных бледно-синих аур загорались другие, нечеловеческие, могучие и ослепительные, как будто каждого из жрецов-заместителей окружал доспех, выкованный из плоти Солнца.
Ксе глянул на Иллиради.
«Принцесса» сидела на соседнем ковре. Возможно, из-за жара костра ее лицо покрывали капельки пота; губы у нее дрожали, и, когда она повернула голову, почувствовав взгляд Ксе, в глазах ее смешались мольба и тревога.
Она была невероятно похожа на богиню Лену, которую Ксе видел на жениных фотографиях. «Да ведь она и есть сейчас — старшая красота, — вдруг понял жрец. — У стфари нет младшей…» Как бы ни было страшно сейчас Иллиради, атрибутику богини она принимала уверенно и без промедления.
…Стфари экономили электричество и с наступлением полуночи всегда выключали фонари во дворе. Ксе любил этот час, наступление древней тьмы, когда ничто не слепило глаз и не мешало звездам светить. После городского неба здешнее казалось каким-то ненастоящим, слишком правильным, словно рисунок из детской книжки; россыпь искр устилала его от горизонта до горизонта, белел Млечный Путь, и шествовала Луна — круглая, как будто осязаемая, отчетливо изъеденная пятнами кратеров. Сейчас видна была только она — смутно-алая и первобытно-зловещая, сколько ни рассказывай себе о преломлении света в атмосфере.
Ксе последний раз посмотрел на небо. Дальнейшее ему предстояло видеть через тонкий план.
Лицу от костра было жарко, а спина мерзла. Верховный жрец поерзал на седалище, пытаясь устроиться поудобнее, осознал бесперспективность этой затеи и вздохнул.
А потом ушел из плотного мира.
…Кажется, будто ты первая рыба, выбравшаяся на берег; первая рыба в тумане тысячелетий, что научилась дышать голым воздухом и передвигаться по суше. Прежде, принимая иное зрение, ты нырял в стихию, как в море, и смотрел оттуда на мир словно рыба через толщу воды, а теперь вышел на берег и стоишь на кромке медленного прибоя, на краю беспредельной каменистой равнины. Острый свет озаряет ее, но неведомо, откуда он льется, потому что над головой — океан, точно такой же океан, что за спиной.
