Владимир Немцов - Последний полустанок
Вадим взял ключ у дежурного и вместе в Афанасием Гавриловичем вошел в лабораторию.
- Вот здесь мы сидели, - показал Вадим на тесно сдвинутые стулья и, отдернув портьеру, добавил упавшим голосом: - А здесь - микрофон.
Пройдя вдоль кабеля и приоткрыв крышку магнитофона, Афанасий Гаврилович почесал в затылке:
- Что же нам теперь делать, Вадим? Может, и никакой записи нет. Но без разрешения Мейсона мы этого не узнаем. А вдруг он не захочет, чтобы я услышал хоть кусочек вашей беседы? Как бы подойти к этому поделикатнее?
Он вызвал по видеотелефону дежурного и узнал, что Мейсон пока еще не уходил в свою комнату и сейчас находится у Дерябина в центральном пункте управления. Там тоже был установлен видеотелефон, и Набатников мог поговорить с Мейсоном.
Разговор шел по-английски. Из него Вадим понял, что Афанасий Гаврилович прежде всего извинился за происшедшее недоразумение, и для того чтобы убедиться в существовании записи и наказать виновных, необходимо включить магнитофон хотя бы на минуту. Нет ли у мистера Мейсона к этому возражений? Если же они возникнут, то мистер Мейсон может один прослушать запись и в дальнейшем поступить с ней по собственному усмотрению.
На это Мейсон ответил, что весь разговор с "лучшим другом его фирмы" мистером Багрецовым, самым замечательным парнем, которого он когда-либо встречал и благодаря которому многое понял, можно хоть сейчас передавать по радио на весь мир.
- Это было бы чертовски хорошее "паблисити" для моей фирмы, - рассмеялся Мейсон, но в шутку пожелал вырезать кусок пленки, где записано не очень лестное мнение о монтаже анализатора. - Тут есть одно русское слово, которое мистер Багрецов не хотел перевести. Пожелайте ему спокойной ночи. Гуд бай!
Вадим включил магнитофон, зашелестела лента, а из репродуктора послышался голос, который напомнил Вадиму о своем горьком разочаровании:
"Даю пробу, даю пробу. Раз, два, три... На меня ты посмотри... Как слышите, Вадим Сергеевич?"
- Великолепно! - раздраженно подтвердил Набатников. - Но мне Борис Захарович сказал, что эта ученица не оставила у него светлых воспоминаний. Не знаю, как у тебя, Вадим?
Далее был записан голос Бабкина, еще какие-то опыты - и все. Никаких разговоров с Мейсоном.
- Ты что? Кассеты перепутал? - спросил Афанасий Гаврилович.
- Да я с тех пор и не прикасался к магнитофону.
И вдруг Вадима осенило.
Та кассета была под номером вторым. На всякий случай он заглянул в ящик, где лежали запасные кассеты, но второго номера не нашел. Он пошарил возле магнитофона, посмотрел на всех столах, в шкафу, всюду, где только можно искать... Кассета с пленкой исчезла.
* * * * * * * * * *
Несмотря на прохладные ночи, Багрецов спал на открытой террасе, заплетенной диким виноградом. Сквозь узорчатые листья пробирался лунный свет, играл на белом, свежевымытом полу, отчего он казался разрисованным, как ковер.
Положив руки на колени, Вадим долго сидел не раздеваясь. В воздухе стояла звенящая тишина. Мысленно блуждая в событиях сегодняшнего дня, Вадим вновь и вновь возвращался к странной истории с пропавшей кассетой. Набатников сказал, что этим делом займется сам, и отправил Вадима спать. За себя Вадим не беспокоился - Афанасий Гаврилович разберется, кто прав, кто виноват. Но все же было неприятно: накануне такого события, как полет "Униона", вдруг возникают какие-то дурацкие или просто грязненькие дела.
А у Вадима много забот. Как хочется людей сделать счастливыми! Ведь он искал Нюру, чтобы успокоить ее, сказать, что она ни в чем не виновата. Он искал Серафима Михайловича - поговорить бы с ним, пусть верит чистым и открытым Нюриным глазам...
Может быть, Нюра не спит? Вместе с Риммой она живет в соседней даче. Римма, наверное, еще не приходила домой, совсем недавно он видел ее с Толь Толичем - какой-то серьезный разговор. На Вадима даже не взглянула. Да это и понятно, сама сказала, что терпеть не может слюнтяев.
Стараясь легче опираться на больную ногу, он подошел к открытому окну рядом с террасой и прислушался. Сюда перевели Тимку, он все еще находится под наблюдением врачей, но уже достаточно здоров, чтобы сменить больничную палату на комнату для приезжающих.
Взявшись за подоконник, Вадим подтянулся и заглянул внутрь комнаты. Тимка сладко похрапывал. Нет у него никаких забот.
Вадим обогнул угол дачи и остановился в нерешительности. В комнате Нюры темно, окно открыто. Он походил по скрипучей, усыпанной гравием дорожке, нетерпеливо ожидая, что, может быть, Нюра услышит его шаги. Наконец не выдержал, поднял мелкий камешек и бросил в окно.
Нюра не спала. Кутаясь в белый шерстяной платок, подошла к окну.
- А где Римма? Ведь она даже вещи не собрала. Машина отвезет нас рано утром.
Вадим зажмурился и широко раскрыл глаза.
- Но вы-то при чем?
Перегнувшись через подоконник, Нюра поправила у Вадима галстук.
- Разве она вам ничего не сказала? Уже билеты заказаны. - Нюра помолчала. - В вагоне отосплюсь. А здесь не могу. Горы со всех сторон, того гляди раздавят. А я же трусиха.
В ярком лунном свете нетрудно было заметить и ее печальную улыбку и припухшие, покрасневшие веки. Опять, наверное, плакала, как тогда в пустыне. Багрецов раскипятился. Ведь теперь всем ясно, даже Толь Толичу, что Нюра не виновата. Почему же он отсылает ее домой, когда работа не закончена?
- Но дело даже не в этом. Вы видели Серафима Михайловича?
Нюра отрицательно покачала головой:
- Не нужно.
- И вы собираетесь уехать не попрощавшись? Да после того, что вы себя оболгали, это - преступно. Неужели не поймете? - И с несвойственной ему грубостью Вадим спросил: - Где окно Пояркова?
Рассеянно перебирая бусы под платком, Нюра безразлично ответила:
- Не знаю. Кажется, на той стороне.
- Надо бы знать. Что же мне теперь, во все окна камни бросать?
Словно опомнившись, Нюра провела рукой по лицу, встрепенулась, стала просить, убеждать, что ничего не нужно рассказывать Серафиму Михайловичу, что получится нехорошо, неудобно - будто она сама подослала Вадима. А он упрямо стоял на своем.
Нюра попробовала рассердиться - кто дал ему право вмешиваться в чужие дела, - но и это не помогло. Хотела разжалобить, говорила, что от стыда сгорит и, не дождавшись утра, ночью убежит на станцию. Вадим оставался твердым и непреклонным. Он знает, что делать.
На противоположной стороне дачи все окна были открыты. Какое же из них Пояркова? Вадим подходил к каждому и прислушивался. Говорят, что влюбленные плохо спят. За собой он этого не замечал, но люди разные, и вполне возможно, что Поярков шагает по комнате, курит пли ворочается в тоскливой бессоннице. Нет, всюду тихо, никаких шагов, табачный дым не ползет наружу. Все спят - и влюбленные и прочие. Одному Вадиму больше всех нужно.
