Роджер Желязны - Миры Роджера Желязны. Том 3
— Совершенно случайно я его частично активировал. После этого «камень» забрался внутрь моего тела и сумел уговорить меня включить его на полную мощность. Что я и сделал. Однако в процессе я практически лишил себя возможности общаться с ним — наша связь проходила на самом элементарном уровне. Потом его удалили, и я вернулся в свое нормальное состояние. Тем не менее он продолжает функционировать, и телепаты-аналитики могут с ним общаться. Сейчас Галактический Совет и ООН хотели бы, чтобы «камень» заработал снова. Было предложено оставить его одним из специальных объектов в цепочке кула, обеспечивая каждый мир, который он посетит, подробным отчетом о его социальных условиях. Путешествуя меж звезд на протяжении многих лет, он сможет существенно расширить базу своих данных. Кроме того, Спейкус обеспечит Совет сведениями о целых секторах цивилизованной Галактики. Это живой процессор, с определенными телепатическими способностями — за несколько веков своей жизни он накопил массу самой разнообразной информации, так что он дал мне совет по поводу одной из статей Галактического Кодекса и знал, как действует машина Ренниуса. Спейкус обладает уникальной комбинацией объективности и способности к сопереживанию, благодаря этому его доклады могут представлять более чем обычный интерес.
— Кажется, я начинаю понимать, — сказал профессор Добсон.
— Да. Такое впечатление, что Спейкус ко мне привязался и хочет, чтобы я стал его «хозяином».
— Потрясающие возможности.
— Вот именно. Однако если я отклоню это предложение, я все равно смогу заняться изучением всех этих проблем на Земле в качестве специалиста по инопланетной культуре.
— А зачем на это соглашаться, если можно получить ту работу?
— Я подумал о мелких шажках, а потом об ускорении. Совсем недавно мы были там, и вот мы уже здесь. А все что между — немного нереально, интервал между вершинами башен, на которые нам удалось взобраться. Здесь, наверху, когда я смотрел вниз и оглянулся назад, я впервые заметил, что вершины моих башен приблизились друг к другу. Скорость течения времени заметно увеличилась. Все, что находится там, внизу и между, впадает в отчаяние, становится абсурдным. Вы сказали, что когда мне наконец придут в голову такие мысли, я должен вспомнить бренди.
— Говорил. Вот, держи. Я выбросил сигарету.
— Если бы расстояния не были такими большими, ты мог бы плюнуть в лицо Времени, — заметил профессор, когда я вернул ему бутылку — Да, я все это говорил, и тогда это было правдой. Для меня.
— Ну и где мы в результате оказались? — спросил я. — На вершине шпиля, куда было особенно трудно забраться и где, как мы прекрасно знаем, уже давно сидят другие. Они считают нас развивающимся миром — примитивным, варварским. Скорее всего, они правы. Нужно смотреть правде в глаза. Не мы первые взобрались на вершину. Если я соглашусь на эту работу, роль дисплея в большей степени буду играть я, а не Спейкус.
— Говоря статистически, — заметил профессор, — весьма маловероятно, что мы окажемся среди первых, так же, как и среди последних. Во все, что говорил в тот момент, я верил, кое-чему я верю и сейчас Однако обрати внимание, когда я беседовал с тобой, моя карьера была завершена, твоя же только начинается, в тот момент меня занимал тот факт, что мое время подошло к концу. Но с тех пор в моей голове поселились новые мысли. Например, я не раз обдумывал высказывание профессора Кюна о структуре научных революций — возникает мощная новая идея, традиционные схемы мышления рушатся, и строительство начинается с нуля. Маленькие шажки, один за другим. Проходит время, и все снова кажется аккуратным и разумным, если не считать нескольких лишних, никуда не укладывающихся кусочков. Тогда кто-то другой швыряет очередной кирпич в окно. Так было всегда, а в последние годы кирпичи стали падать чаще и чаще. Не оставляя времени на то, чтобы навести порядок. Когда же мы встретились с инопланетянами, прибыл целый грузовик таких кирпичей. Вполне естественно, наш интеллект начал спотыкаться Однако кем бы мы ни были, между ними и нами существуют немалые различия. Естественно. Нельзя сыскать двух одинаковых людей или два неотличимых друг от друга народа. Даже если нет иных причин, кроме этой, я не сомневаюсь, что мы внесем свой вклад. Мы обязаны пережить град падающих на наши головы кирпичей — ведь остальные, теперь это становится очевидно, пережили. Если же мы не справимся, тогда наша раса не заслуживает того, чтобы занять место рядом с ними. В моем желании быть лучшим и первым не было ничего дурного, разве что порочно само желание оставаться в одиночестве. Ученые, занимающиеся антропологией, постоянно говорят о релятивизме культуры, каждая ступень эволюции автоматически вызывает у них чувство превосходства по отношению к тому народу, степень развития которого они оценивают, — а они оценивают всех. Теперь наступил момент, когда нас, в том числе и антропологов, будет оценивать само время. Похоже, тебя это задело даже сильнее, чем ты сам готов признать, причем в самой любимой тобой сфере мышления. На это я могу сказать лишь одно: приободрись и постарайся извлечь для себя что-нибудь полезное. Смирение, например. Мы стоим на пороге возрождения, если я правильно понимаю происходящее. Обязательно наступит день, когда кирпичи перестанут валиться на нас, и Время приостановит свой бег, и тогда мы сможем, наконец, навести порядок в своем доме. И снова ощутим самодостаточность. А когда этот день придет для тебя, с кем ты будешь? Он немного помолчал.
— Ты пришел просить у меня совета, — продолжил Добсон, — а я рассказал тебе даже больше, чем ты хотел. Во всем виновата хорошая компания и превосходная выпивка. Поэтому я пью сейчас за тебя и за время, которое так сильно меня изменило. Продолжай восхождение. Вот и все. Продолжай восхождение, а потом постарайся забраться еще немножко выше.
Я взял у него бутылку, сделал глоток и посмотрел на здание, расположенное на противоположной стороне улицы.
— Почему мы следим за часами? — спросил я.
— Ждем, когда пробьет полночь. Это должно произойти с минуту на минуту.
— Ответ кажется мне слишком очевидным, хотя и данным очень уж к месту.
Профессор усмехнулся.
— Не я писал этот сценарий, — сказал он. — К тому же все мои ответы давно кончились, Фред. Я просто хочу насладиться спектаклем. Есть вещи, которые интересны сами по себе.
— Верно. Извините. И спасибо вам.
— А вот и они!
Маленькие дверцы по бокам часов распахнулись. С одной стороны появился лакированный рыцарь, с другой — мрачный шут. У рыцаря в руках был меч, а у шута жезл. Они стали приближаться: рыцарь прямой и величественный, шут вприскочку, или это он хромал — я не очень понял. Они, подпрыгивая, направились прямо к нам, на лице у рыцаря застыла усмешка, а у шута — хмурая тоска. Они дошли до конца колеи, повернулись на девяносто градусов и направились к колоколу, который занимал центральное положение. А потом рыцарь поднял свое оружие и нанес первый удар. Раздался низкий глубокий звон. Через несколько секунд шут поднял жезл. Звук получился чуть более резким, но таким же мощным.
