Сборник Сборник - Фантастика, 1964 год
— Нет, по-моему, ты все-таки не прав. Если речь идет об облике человека будущего, то я с тобой соглашусь: тут можно что-то предвидеть, пытаться угадать, но это ведь и будет “моделирование” будущего, против которого ты возражаешь. А если речь идет о человеке настоящего, то к чему ставить его в несуществующие ситуации, разве нельзя раскрыть его душевные глубины лучше и полнее в реальной обстановке реального мира?
— О нет! Несуществующий мир — это лишь одна из характерных особенностей фантастического метода. Основой его является некая гипотеза — как правило, рациональная, логическая идея. Гипотеза — вторая особенность метода. Это мостик, по которому наука входит в литературу. Именно по нему лежит путь от человека к тому неведомому, которому нет места в реальной повседневности. Поэтому гипотеза предполагает необходимость несуществующего мира.
— Я не совсем понял.
— Ну, может быть, это станет яснее, если подумать о случаях разобщения этих сторон метода. В памфлете, фантастической сатире часто нам представляют гипотезу, втиснутую в модель мира вполне реального; в приключенческой фантастике — модель несуществующего мира без центрального ядра, стержня, без гипотезы. Я думаю, здесь фантастику подстерегает наибольшая опасность не достигнуть уровня литературы.
— Слишком тонкая грань?
— Да. Слишком прямое следование гипотезе искажает поневоле пропорции реальной модели, но тогда стрела памфлета идет мимо цели — она бьет по произвольно искаженной действительности, по заведомо упрощенному быту.
— Собственно, в приключенческой фантастике происходит зачастую очень сходное — за отсутствием конфликта автору остается лишь описание своей придуманной действительности, описание, оживляемое приключениями.
— Верно. Нет того неведомого, в столкновении с которым открывается правда о человеке. Остается описание придуманного мира, которое длится до его исчерпания, а так как детали можно множить произвольно и до бесконечности, то существует реальная возможность появления космических дилогий, трилогий и эпопей…
— Не совсем понимаю. Разве неведомый мир не есть твое неведомое?..
— О нет! Мир — лишь форма его проявления.
— Так мы не договоримся до сути. Ты давай поконкретней.
— Ладно, попробую. Вот, например, “Солярис”. Лем вводит рациональный элемент, то есть то, что уловимо лишь логически, — бесконечную изменчивость форм живого. Это есть внутренняя главная идея книги. Она воплощена в виде гипотезы о живом Океане Солярис. Мир планеты двух солнц возникает уже по необходимости — попробуй поставь эту идею в рамках реальной модели.
— О, теперь ты говоришь почти просто.
— По-видимому, есть такие проблемы, которые невозможно поставить в реальной модели. Нельзя. Или — пока нельзя. Вот почему я назвал фантастику пролагательницей путей.
— Ну, а смысл? Ведь дело же не в пропаганде вышеуказанной, вообще говоря, научной идеи?
— Конечно, нет. Тут-то и самое интересное — когда человек “осваивает” эти так называемые перспективы, осваивает эмоционально, возникает любопытнейшее явление: человеческие чувства упорно сопротивляются принять их. Умом, рассудком постижимо вполне, но стоит заглянуть в эту бездну — брр!
— Ну, это ж не всегда! В рассказах, я имею в виду — в типичных рассказах, или у Ефремова не происходит ничего подобного.
— В точности, конечно, нет, но что-то подобное всегда имеет место — в любом столкновении с неведомым что-то неведомое открывается человеку и в нем самом. У Лема это происходит всегда напряженно, ибо неведомое у него почти всегда — Иное, нечто резко противостоящее привычному миру; у Ефремова все спокойнее, его неизвестное чаще всего — логическое следствие уже известного, привычного.
— Да, это, пожалуй, верно. Это заметно даже в излюбленных сюжетных схемах: у Лема люди (в общем-то нам понятные, близкие, то есть олицетворяющие известный нам мир) сразу же оказываются ввергнутыми в мир абсолютно загадочный и неизвестный; у Ефремова, если можно так сказать, наоборот — неизвестные нам герои в известном, привычном для них мире. Но мы отошли от вопроса. Ты говорил о гипотезе и начал приводить примеры…
— Ну, их можно приводить до бесконечности. Главное не в примерах. Мне хотелось выразить иную мысль — за гипотезой (которую зачастую принимают за главное в фантастике), за материалом, по видимости непосредственно связанным с фактическими данными науки, всегда скрывается более глубокая проблема, идея более общего порядка. Возьми такую распространенную гипотезу, как Контакт цивилизаций. У Ефремова она позволяет поставить проблему космического братства, отсюда — мысли о законах развития разума во вселенной, у Лема иная плоскость — Понимание и Непонимание; у Стругацких — их интересуют поступки людей, их моральные критерии, их оценка, — ставится проблема Вмешательства и Невмешательства, точнее — путей, средств, которые не уродуют ни цели, ни человека. И так — с любой гипотезой. Стало быть, гипотеза позволяет выразить такую проблему или в таком аспекте, которую нельзя поставить в реальной модели просто потому, что ее нет в реальном опыте человека. Я имею в виду обычного человека, героя книги. В фантастике, в ее несуществующем мире проблема может выступить очищенной от “лишней” конкретности, во всей своей логической чистоте. Попробуй поставить человека перед бесконечностью пространства или времени. Дай ему увидеть новый горизонт мира, в котором он живет, так, как этот горизонт видится с вершин науки, дающей цельный взгляд на мир. Открой перед ним старый пласт “вечных тем”, каким он видится в сегодняшней научной картине мира. Все это проблемы бесконечные, в том смысле, что в “общем” своем виде они требуют на сцену все человечество — в реальной модели. И само это уже отрицает эту модель. Гипотеза становится искомой конечной формой этого бесконечного содержания, несуществующий мир — его сценой…
Я перевел дух и посмотрел на него.
— Я тебя слушаю.
— Конфликт в фантастике начинается там, где сталкиваются человек и неведомое ему. Там же, где этих противостоящих сторон нет, нет и того сопротивляющегося материала, преодоление которого только и может дать новое о человеке, — нет материала действительности, ибо в конечном итоге фантастика есть познание действительности. Там остается лишь придумывание, произвол, вседозволенность.
— Я почти перестал тебя понимать, — неожиданно произнес он. — Ты ввел какие-то свои термины, не объяснил их, а теперь строишь концепцию — из чего? Что такое твое “рационалистическое знание о мире”? Что такое в конце концов эта пресловутая “гипотеза”? Все это общо и расплывчато. Я мог бы привести десятки примеров, не лезущих в эту схему… — Это не удивительно. Коль скоро я сам могу их привести… Тебе нужна совершенная истина, но…
