Борис Стругацкий - Время учеников. Выпуск 1
— По тону твоему я чувствую, что у тебя есть какие-то иные соображения. Потом расскажешь, если время останется…
— Фил, если бы ты поподробнее рассказал, что уж ты такое там понял и чего добился, я мог бы, наверное, более осмысленно и сознательно отвечать на твои вопросы.
Вечеровский опять долго всматривался в лицо Малянова, покусывая губы. Так человек мог бы смотреть на жука, на бабочку, оценивая: подойдет для коллекции или нет; накалывать на булавку — или просто придавить… Потом сказал:
— Обойдешься. Это ни к чему.
Малянов пожал плечами. Вечеровский не оттаивал. Это было ужасно. И очень неприятно.
— Что ты знаешь о наших? — спросил Вечеровский.
Малянов опять пожал плечами.
— О Захаре ничего. С Глуховым все в порядке, мы встречаемся довольно часто…
— Я так и знал. Достойная компания.
— Да, вполне. То в шахматишки поиграем, то водочки попьем…
Вечеровский трескуче рассмеялся.
— Валька звонил сегодня из Америки. Как раз сегодня, представляешь? Но он никому не противодействует, можешь быть спокоен. Он вполне упоен собой. Добил, представь, свою ревертазу. И никаких препон ему, по его словам, не чинили.
— Вайнгартен? — омерзительно насторожился Вечеровский. — Ревертазу?
— Говорит, да. Говорит, на Нобелевку его выдвигать собираются. Может, и прихвастнул слегка — что ты, Вальку, что ли, не знаешь…
— Да уж знаю! — с непонятной интонацией сказал Вечеровский. — И ему не мешали?
— Говорит, нет.
— Это невозможно.
— Ну, Фил… за что купил, за то продаю.
— Не ты купил! — резко сказал Вечеровский. — Тебя купили! Как дурачка!
Малянов смолчал.
— Если Вайнгартен сумел закончить работу, которая была остановлена давлением Мироздания, значит, он сумел как-то освободиться от давления Мироздания. Значит, он как-то научился управлять этим давлением! Ах, Валька, Валька… Такой, понимаешь, анфан террибль… себе на уме!
— Фил, научиться освобождаться от давления и научиться управлять давлением — это совсем не одно и то же.
— Что такое?
Малянов смотрел в его рыжие глаза и вспоминал, как Вечеровский — изящный, умный, чистый — мягко и уверенно говорит, не сомневаясь в правоте своей ни секунды: может быть, со временем мы научимся отводить это давление в безопасные области, а может быть, даже использовать в своих целях… Вспоминал, как, восхищаясь другом, он записывал потом: вполне возможно, Вечеровский обнаружит ключик к пониманию этой зловещей механики, а может быть, и ключик к управлению ею…
— Мы слишком привыкли, — сказал Малянов, — что всякий очередной уровень понимания мира — это очередной уровень его использования в наших целях. А если в данном случае это не так, Фил? Тебе не приходило в голову? Понять можно — а использовать нельзя? Только определиться относительно этого нового понимания. Только выбрать позицию. Больше — ничего.
— Ты повторяешь мне мои собственные слова, которыми я пытался вас образумить тогда, — сказал Вечеровский. — Надо идти дальше. На нынешнем уровне то, о чем ты разглагольствуешь, — чуть подслащенная капитуляция, не более того.
Малянов помолчал, собираясь с мыслями. И вдруг вспомнил, что хотел только убедиться — и молчать, не произносить ни слова. Но я же, в сущности, молчу, успокоил он себя.
— Можно ли назвать капитуляцией то, что человек смиряется с необходимостью дышать? — спросил он. — Вызвал бы у тебя уважение безумец… гордец… который восстал бы против этой необходимости с криком: хватит! надо идти дальше!
— Софистика, — дернул щекой Вечеровский. — Все зависит от ситуации. Когда человеку захотелось проникнуть в миры, где дышать невозможно, человек, чтобы избавиться от необходимости дышать, придумал скафандр, акваланг…
— Как раз наоборот, — мягко ответил Малянов. — Он придумал все это, чтобы взять с собою в эти миры необходимость дышать.
— Прости, но это чушь. Очевидно, что если бы был найден способ ликвидировать потребность в дыхании, это существеннейшим образом увеличило бы возможности человека.
— Этак и от человека ничего не останется, а, Фил?
— Мне все это не интересно. Мне гораздо интереснее, что еще ты знаешь о Вайнгартене.
Малянов пожал плечами.
— Ничего. Он обещал мне позвонить через пару дней… хотя, может, и не позвонит. Он хочет меня перетащить туда, в Штаты… работать.
Вечеровский опять покусал черную корку на губе.
— Собирает всех вовлеченных в процесс под свое крыло… Что ж, логично… Ты поедешь?
— Рано говорить… вряд ли что-то из этого выйдет… — Малянов сам почувствовал, что отвратительно мямлит, и тряхнул головой. — Ах, да Фил! Да никуда я не поеду, что ты, в самом деле!
— Смотри, — строго сказал Вечеровский. — Я тебе пока верю. Но в то же время мне было бы крайне, крайне интересно и важно узнать… Неужели это действительно Вайнгартен? А Глухов? — вдруг вспомнил он.
— Что — Глухов? — устало спросил Малянов.
— У тебя не создавалось впечатления, что он знает больше, чем говорит?
— Фил, ты не в КГБ теперь работаешь?
— Дурак ты, Митька…
На секунду прозвучал голос прежнего Фила. И Малянов тут же размяк.
— Ну прости. Просто очень странные… нелепые вопросы ты задаешь… О чем знает? О чем говорит?
— Ну неужели непонятно? — повысил голос Вечеровский. — Обо всех наших заморочках.
— Мы вчера весь вечер говорили о наших заморочках. Он говорил в основном. Я помалкивал.
— Почему?
— Потому что я трус.
— Вот как? А тебе есть, что сказать?
— Есть.
— Ах вот как? Ну, говори.
У Малянова потемнело в глазах; на миг пропали и фонарь на остановке, и далекие, расплывающиеся огоньки окон.
Фил смотрел выжидательно и строго. И чуть насмешливо. И, безусловно, свысока.
Зачем я только поехал.
Не могу, не могу, не могу!! Нельзя!
Как он исхудал. И этот рваный воротник — у него-то, который всегда был будто вот только сейчас с файв-о-клока у британской королевы. А плащ — с чужого плеча, велик, болтается как на вешалке… Что он выдумал, какое сознательное противодействие. Врагов ищет, рыжий. Ведь с ума сойдет.
А может, уже…
Неужели благородное желание постигнуть настолько, чтобы уметь использовать, — лишь одна из ипостасей стремления подчинять? И когда подчинить не получается — раз не получается, два, три, четыре не получается, — но в то же время никаких сомнений в самой возможности подчинить все-таки не возникает, мозг, сам того не замечая, принимается себе в оправдание измышлять тех, кто успел подчинить первым и теперь злобно строит козни?
