Елена Хаецкая - Космическая тетушка
Но прежний дом Рабоды стоял заколоченный.
Оале Найу испугалась. Она оглянулась по сторонам несколько раз, как будто ожидала увидеть нечто. Пусть оно будет страшное, лишь бы объяснило ей бесплодную пустоту дома. Но поблизости ничего не оказалось. Только люди, бесполезно идущие по тротуару, только птицы на облетевшем дереве, и листья, которые опять, впервые почти за десяток лет, начали собирать в кучи, чтобы потом сжечь и наполнить воздух домашним запахом недавно растопленной печки.
Оале Найу повернулась и быстро пошла прочь. Из всех одноклассников она не потеряла из виду только Изу Тагана, но Иза – далеко, на своих лесозаготовках. Поэтому она побежала к матери Тагана, которая тоже жила неподалеку.
Мать Тагана обветшала и, казалось, готова была вот-вот превратиться в паутинку. Оале поцеловала ей руку и вежливо сказала, что та хорошо выглядит.
– Ты хочешь знать, как найти моего сына, – сказала женщина, с каждой минутой становясь все более старой.
– Возможно, ему известно, где находится наш учитель, Риха Рабода, – отозвалась Оале Найу. – Мне было неловко расспрашивать об этом соседей.
– И впрямь, неловко, – сказала мать Тагана. Теперь она выглядела такой древней, что Оале испугалась – не рассыпалась бы ее собеседница в прах. – Но я могу сообщить тебе его новый адрес. Говорят, теперь он разбогател, потому что работает на очень хорошую торговую компанию. На стенванэйскую компанию. Ему очень повезло, Рихе Рабоде. Да, ему повезло.
Оале Найу хотела было уйти, но мать Тагана уже совала ей в руки клочок жесткой прозрачной ткани, на которой был нацарапан новый адрес учителя Рабоды.
– Спасибо, госпожа, – сказала Оале Найу. Она уронила лоскуток, чтобы не ходить к человеку, который теперь работает в хорошей стенванэйской торговой компании, но лоскут упал буквами вверх, и они, начерченные выразительно и густо, сами собой проникли в ее сознание. Оале выбежала на улицу.
Она принялась одиноко бродить по улицам. У нее был свободный день, а она даже не знала, на что растранжирить досуг. Город, который прежде был верным ее собеседником, теперь молчал – как будто вывески залепили ему и рот, и глаза. Только деревья иногда еще встречались знакомые, но многие из них были спилены. А затем Оале увидела дом, в который не хотела идти. Первое, что она узнала, был почерк на адресной табличке. Тот же самый, что на лоскутке, который выбросила Оале, – с угловатыми, сильными росчерками без утолщений и утончений.
Особнячок с толстенькими, как пирожки, башенками по углам верхнего этажа, кутался в кудрявую шаль вьющихся растений, а в оконцах видны были махровые шторы без всяких узоров.
Оале подошла к двери и решительно позвонила. Ей открыл молодой человек с длинной одежде, полы которой волочились, как будто отстали от пяток и теперь тщетно пытались догнать их. Он был в мягкой домашней обуви без носов, и на пальцах его ног поблескивали кольца. Блестели и длинные, беспорядочно разбросанные по одежде волосы.
– Оале Найу! – вскричал он и потянулся к ней руками, чтобы она не вздумала убежать.
Оале тряхнула головой. Красавец, улыбавшийся ей в полумраке прихожей, смазался, мелькнуло совсем другое лицо – отрешенное, устремленное на экран монитора.
– Гийан, – вздохнула она. – Ну надо же! А где господин Рабода?
– В гостиной. Пьет теплый отвар. Кажется. Или читает. У него завтра демонстрация новой концепции…
Недавно их учитель закончил разработку дизайна той самой прозрачной, как бы несуществующей посуды, которая чуть позже войдет в большую моду и начнет изготавливаться в десятках стран на трех или четырех планетах. Идея динамической пустоты воплощалась в этом первом сервизе с максимальной простотой. Рабода составлял текст доклада, который намеревался прочитать перед советом директоров фирмы. Его доклады всегда были краткими и конкретными и потому пользовались неизменным вниманием.
Оале вошла и остановилась сразу за порогом.
– Здравствуйте, господин Рабода, – проговорила она. – Я хотела навестить вас, потому что у меня теперь есть работа, за которую неплохо платят, но, как вижу, моя помощь вам больше не нужна.
Она чуть отодвинулась к выходу, желая поскорее покинуть этот богатый дом, но Гийан, стоявший в дверном проеме, раскинув руки и держась за косяки, помешал ей.
– Войди и сядь, Оале, – сказал Риха Рабода. – Твоя помощь нужна мне теперь больше, чем прежде. Для начала расскажи мне, где ты работаешь…
* * *В порту Оале не столько работала, сколько жила. Там происходило то основное, что заполняло ее жизнь. Боль, впечатления, даже друзья.
– Болезнь и немного мечты – вот и все, чего мне не хватает, – говорила она, и никто не понимал ее.
В порту болели многие, но это был не повод не выходить на работу.
В порту было весело и сытно.
И еще там постоянно дул ветер. С развязностью пьяного докера он вваливался с моря и приносил запахи нагретых металлов, прогорклого масла, древесины, гнили, слежавшихся рулонов материи, оплавленного пластика, рыбы, йода, опасности.
При разгрузке рефрижератора докеры обнаружили там собаку. Собака страшно исхудала – попытка грызть намертво замороженные туши большим успехом не увенчалась; ее шерсть была покрыта инеем, мокрые обвисшие бока сотрясал кашель, а глаза косили виновато.
– Эй, Найу! Найу! Тальман! – прокричали из «ямы». – Иди сюда!
Оале Найу, с загрубевшим на ветру голосом, с шелушащимся лицом, заглянула в трюм.
Холодильник уже отключили, люди работали в теплой одежде и специальных рукавицах, но сапоги у многих оставались прежние, громоздкие и холодные.
– Что там? – спросила Оале, и изо рта у нее изошел огромный клубок пара. Он медленно размотался и спустился в трюм, где и пропал.
– Держи! – Над палубой появился визжащий, покорно обвисающий комок сырой шерсти.
Оале машинально протянула руки и схватила это – содрогающееся, неприятно-больное, но, несомненно, живое и там, под грязными клочьями, горячее.
Следом за псом выбросилась на палубу чья-то теплая куртка. Оале поскорее завернула пса в одежду и потащила в бытовку. Животное выглядело таким несчастным, что впору завыть, на него глядя, и Оале Найу рассказала ему стихи про рыжую собаку на лугу, где растут рыжие цветы. Пес покаянно вздыхал и все понимал. Он даже слабенько лизнул девушку в кисть руки.
Боже, как он ел! Как он хлебал молоко! Как он визжал, глядя на кусок настоящего хлеба в руках у Оале!
Он ел, и ел, и ел. И толстел, и все меньше кашлял, а к концу недели важно бегал по причалу – рыжий, лоснящийся, с отстриженными колтунами и нахальным, заискивающим взглядом.
Нет, не получалось у Оале Найу «заморозиться» и переждать несколько лет своей работы в порту. Она, как этот пес, почти сразу оттаяла и сделалась общей любимицей.
