Джордж Мартин - Неистовые джокеры
— Мне жаль, — сказал Джек, но настойчивость в его голосе заставляла усомниться в искренности этих слов. — Попробуй еще раз. Пожалуйста, попытайся.
— Я пытаюсь, — Она продолжила сосредотачиваться. — Ничего. Прости, — Она открыла глаза, и Джек оказался один на один с их бездонной черной глубиной. — В этом городе — восемь миллионов людей. Животных, наверное, раз в десять больше, это еще не считая тараканов. Потерпи.
Джек порывисто обнял ее.
— Прости! Сделай, что можешь. Давай будем продолжать двигаться к центру.
В его голосе прозвучала усталость. Вонищенка не разжимала рук чуть дольше, чем это было необходимо. Джек не возражал.
Вдруг Вонищенка склонила голову набок.
— Постой-ка.
— Ты что-то улавливаешь? — встрепенулся Джек.
— Я кое-что слышу. А ты разве нет?
Она стремительно зашагала по улице. Теперь Джек тоже слышал. Музыка казалась до боли знакомой, а голос — и того знакомее.
Плоть и кровь,
Отвезите меня домой…
…Люди в моем чреве
Отправятся вместе со мной,
Вместе со мною в ад.
Вместе со мною в ад.
— Чтоб мне провалиться, — пробормотал Джек. — Похоже на Сиси.
— Это и есть Сиси Райдер.
Речь шла об одной из самых старых и близких подруг Розмари — из-за вируса дикой карты, который активизировался после тяжелейшей травмы, женщина находилась под постоянным наблюдением в клинике доктора Тахиона.
Вместе еще с несколькими зрителями они остановились перед стеклянной витриной «Крейзи Эдди». За стеклом висело несколько больших видеоэкранов. Из динамиков лилась музыка. На экранах остроугольные черно-белые геометрические тела катались и сталкивались друг с другом.
— Она что, снова выступает? — удивилась Вонищенка. — Розмари ничего не говорила.
— Не живьем. — Джек прищурился. — Только в таких видеоклипах. Я слышал, она в последнее время пишет много песен — для Ника Кейва, Джима Кэррола и всех остальных. В «Войсе» писали, Лу Рид даже подумывает о том, чтобы включить одну из ее песен в свой новый альбом.
— Как бы мне хотелось, чтобы она снова давала концерты!
Джек пожал плечами.
— Возможно, еще и будет. Говорят, сейчас она уже может общаться с людьми.
— Если она делает записи, — сказала Вонищенка, — значит, уже пошла на поправку.
— Ручаюсь, Корделия захочет с ней встретиться.
Вонищенка улыбнулась.
— Корделии шестнадцать лет. Может быть, Сиси знакома с Брайаном Адамсом.
— С кем?
— Идем.
Она взяла его за локоть и повела прочь от витрины. Вслед им неслись стихи.
Ты можешь о боли петь,
Ты можешь петь о печали,
Но завтра изменишь едва ли,
Не сможешь вчера стереть.
В соседнем боксе, отделенном от его собственного лишь тонкой матерчатой занавеской, кого-то рвало. Шумно, энергично, неудержимо — словом, рвало от души.
— Ну вот, я ему и говорю: сейчас я твою натуральскую морду как размажу по…
Но по чему именно изрядно перебравший, судя по голосу, джокер собирался размазать морду натуралу, так и осталось неизвестным — его заглушил одинокий вой сирены «скорой» и обиженное «ай!» Тахиона.
— Хватит распускать нюни! — прикрикнула на него доктор Виктория Квин, у которой был такой вид, как будто венценосное имя все тридцать шесть лет ее жизни эту самую жизнь бесконечно отравляло. Хмурый взгляд, сдвинутые брови совершенно не вязались с хорошеньким личиком и пышными формами.
Она сделала еще стежок.
— Чем вы шьете? Вязальной спицей, что ли?
— Ну и где ваш хваленый такисианский стоицизм? Кто говорил, что у вас на родине боль переносят не поморщившись и смеются в лицо превратностям судьбы?
— Вы чудовищно обращаетесь с пациентами.
— Полагаю, вы нашли его в баре?
Докторша пропустила мимо ушей выпад Тахиона. Рулетка непонимающе уставилась на нее.
Такисианин, вполне справедливо расценив эту колкость как оскорбление, прицепился к форме и не заметил сути.
— Я не все время провожу в баре. Зря вы рассказываете об этом направо и налево.
За занавеской начали шуметь.
— Сидите здесь, — велела Квин и отдернула занавеску.
Тахион прикрыл волосами так и не зашитую до конца рану, из которой все еще торчала игла, и сполз с каталки. Рулетка протянула руку — удержать его.
— Куда ты?
— Помочь.
— Ты же ранен. Ты сам пациент.
— Это пока что еще моя клиника.
Рулетка слишком устала и была слишком поглощена образами, которые проплывали у нее перед глазами, чтобы спорить. Поэтому она просто последовала за ним в приемный покой клиники, носящей имя Блайз ван Ренссэйлер.
Все имеющиеся в наличии стулья и кушетки были заняты. Джокеры всех мастей хрипели, стонали, скулили и провожали сбившихся с ног врачей умоляющими взглядами. Впрочем, один из них на трех ногах довольно живо припустился за доктором Квин.
— Эй, я уже целых три часа торчу здесь, как дурак!
— Хам!
— Дура!
— У тебя сломано запястье. Здесь есть люди и с более тяжелыми травмами. Мы примем тебя, когда сможем. Хотя лично мне тебя не жаль. Лучше бы тебе переломали твою поганую шею.
Тахион осматривал старика, лежавшего без сознания на одной из каталок, и как будто даже не слышал перебранки у него за спиной. Но едва стоило джокеру замахнуться на Викторию, как его повело вперед, и он плашмя грохнулся на пол.
— Отличная работа, док! — крикнул громадный чешуйчатый джокер в форме охранника. — Э, да вы сами неважно выглядите.
— Спасибо на добром слове, Тролль.
— И что прикажете с ним делать? — Он слегка ткнул пьяного дебошира носком ноги.
— Пусть Делия загипсует ему запястье, пока он дрыхнет. — Тахион озорно улыбнулся. — Заодно и на анестетике сэкономим.
К больнице с воем подкатила еще одна «скорая». Мимо на скрипучей каталке провезли совершенно кошмарного типа. Семи футов ростом, с головой, сплющенной, как молот. Из-под нависающего костяного гребня злобно зыркали маленькие глазки: один кроваво-красный, другой ярко-синий. Вместо волос его голову усеивали крупные нарывы, некоторые из них сочились гноем. Вид у него был такой, как будто его лицо неоднократно припечатали кувалдой.
Рулетка обхватила живот руками, пытаясь отключиться от чужой боли, от запахов, от звуков. Квин обнаружила, что Тахион делает укол какому-то плачущему ребенку, и погнала его обратно в смотровую.
Когда они снова появились оттуда, Виктория волокла миниатюрного доктора за запястье, как разгневанная учительница проштрафившегося школьника.
