Пирс Браун - Алое восстание
Уже на самом верху винтовой лестницы хлыст Юпитера обвивается вокруг моей ноги. Еще миг, и он отвердеет, превратившись в молекулярную бритву, и, чтобы не остаться без ноги, я прыгаю навстречу, не давая затянуть петлю. Катимся кубарем вниз по ступенькам, он вскакивает первый, но я снова и снова кидаюсь вперед.
Импульсные щиты искрят, сталкиваясь, мы вваливаемся в покинутый видеозал, а оттуда через разбитое окно – наружу и падаем, кувыркаясь в воздухе, с тридцатиметровой высоты башни в сугробы на склоне Олимпа. Мой противник, как и я, без гравиботов. Скатившись по склону и едва сумев остановиться на самом краю двухкилометровой пропасти, я поднимаюсь на ноги и озираюсь, но ничего не вижу – на гору, парящую в воздухе, наползает слой облаков. Сквозь туман доносится бас Юпитера, приседаю и вслушиваюсь, насколько позволяют мои исстрадавшиеся барабанные перепонки.
– Не сносить тебе за это головы, паренек, – ворчит гигант. Голос его слышен словно сквозь воду и непонятно откуда, облако искажает звуки. – Надо знать свое место и уважать заведенный порядок. Тебе удалось подняться высоко, но пока не на самый верх.
– Выходит, заслуги ничего не значат?
– Заслуги не потратишь.
– Ага, стало быть, губернатор все-таки вам платит?
Вдали слышится вой. Моя тень?
– Ты не понимаешь, что затеял, дурень. Хочешь убить всех кураторов? Или, может, заставить дать тебе выиграть? Так дела не делаются, сынок, – продолжает Юпитер. Он ищет меня: голос доносится то справа, то слева. – Для тебя это игра, ты еще не понял, что переступил черту. Скоро здесь будут вороны из губернаторской охраны с боевыми кораблями и пушками – настоящие солдаты, заслужившие свои шрамы, под командованием легатов и рыцарей. Для тебя это всего лишь игра, но они посчитают, что ты свихнулся. Они заберут тебя и будут бить, пока не прикончат.
– Только если я не успею выиграть, пока их нет… Кстати, так ли уж велика задержка в передаче сигнала от камер? Сейчас редактировать передачи некому, и выборщики увидят все. – Снимаю со лба красную головную повязку, вытираю пот с лица и снова ее надеваю. Юпитер молчит. – Наш разговор они услышат тоже, – продолжаю я. – Они узнают, что губернатор оплачивает ваш мухлеж и что я первый в истории училища, кто сумел взять Олимп. А потом увидят, как я надаю тебе под зад и погоню голого по снегу на глазах у рабов, а если не сдашься, сброшу вниз, как тухлую падаль!
Облако рассеивается, Юпитер возвышается прямо передо мной. По золотой броне стекают алые капли, но он выше меня на голову и мощнее. Поджарый, широкоплечий, глаза пышут злобой. Он здесь хозяин, а мы, не заслужившие шрамов, всего лишь игрушки для него. Мелкий тиран, как и все они, развращенный и себялюбивый, раб собственных прихотей. Таково все их Сообщество, сама система, лживая и лицемерная. Они считают, что вся власть и богатство по праву принадлежат им, и когда-нибудь я заставлю их понять свою ошибку… Однако сейчас драться с ним один на один я не могу, он слишком силен.
Смертельный хлыст извивается у него в руке, как гадюка. Золотая броня сияет в первых лучах восходящего солнца. Губы кривятся в надменной улыбке.
– Ты был бы хорош в моем братстве, но ты принадлежишь Марсу, тупой озлобленный мальчишка. Бросаешь мне вызов, хотя еще не в состоянии ничего мне противопоставить, кроме ненависти и злобы. Глупо.
Задумчиво киваю:
– Ты прав, я не готов бросить тебе вызов. – Бросаю ему под ноги тесак и хлыст. – Придется последовать твоему примеру и смухлевать… Севро, давай!
Гибкая плеть выстреливает из снежного сугроба, обвивает куратору колени и мгновенно твердеет, перерезая сухожилия. Юпитер успевает развернуться, но удар его хлыста приходится на две головы выше, чем нужно, – привычка драться со взрослыми мужчинами берет свое. Еще миг, и руки тоже обездвижены. Гибкая броня затягивается сама собой, останавливая кровотечение, но на лечение и восстановление требуется куда больше времени.
Забрав у онемевшего куратора оружие, Севро сбрасывает плащ-невидимку, принадлежавший убитому Аполлону. Броня Юпитера подошла бы по размеру разве что Паксу. Бедный Пакс! Как славно бы он смотрелся во всем этом сияющем великолепии… Вздохнув, помогаю Севро тащить пленного вверх по склону.
Мои бойцы в замке Олимпа уже переломили ход боя. Разведчикам наконец удалось выполнить главное задание; когда Милия подбегает ко мне с докладом, ее длинное лицо светится от радости, а в хриплом голосе звучат ликующие нотки.
– Мы нашли их арсенал!
Гремя оружием и сверкая броней, вокруг снуют освобожденные рабы из братства Венеры. На их перчатках и броне искрится импульсное поле. Олимп взят, Виргинию, должно быть, уже нашли.
Вот теперь у меня все топоры.
* * *43
Последний экзамен
Виргиния оказалась запертой в комнате рядом с покоями Юпитера. Стою и смотрю, как она спит. Золотые волосы спутаны, серо-бурый волчий плащ еще грязнее моего. Здесь пахнет дымом и голодом. Она расколотила все, что могла, перевернула блюдо с едой, в двери торчит воткнутый кинжал. Бурые и розовые слуги жмутся к стенам и стараются поскорей улизнуть, опасаясь и пленницы, и меня. Мои двоюродные родственники, между прочим, и все же я ловлю себя на том, что воспринимаю их как нечто чуждое, вроде копошащихся муравьев. Как ни взываю я к своей совести, эти люди мне совершенно безразличны. Вот что значит взгляд с высоты. Примерно так же смотрел Августус на мою Эо, когда приказывал повесить. «Рыжая сучка» или рыжий муравей, какая разница для аурея?
– Что добавляли в пищу? – спрашиваю у розового.
Изящный красавчик что-то испуганно бормочет, глядя в пол.
– Отвечай как мужчина! – рявкаю я.
– Успокоительное, господин… – Мальчик так и не решается поднять глаза, и его трудно винить. Я золотой – выше на голову, неизмеримо сильнее, – и вдобавок выгляжу совершенно невменяемым. Должно быть, кажусь ему настоящим олицетворением зла.
– Беги прячься, – вздыхаю, – мои бойцы плохо слушаются, когда им запрещают развлекаться с низшими.
Кровать в спальне поражает своими размерами. Сплошное великолепие. Шелка, пуховые перины, спинка из черного дерева, изукрашенная золотом и слоновой костью. Виргиния свернулась калачиком на полу в углу. Мы слишком привыкли выбирать для отдыха убежище поукромней, и выспаться как следует среди показной роскоши не получилось бы, наверное, даже со снотворным. Стекла она тоже пыталась разбить, и хорошо, что не смогла, – слишком высоко отсюда падать.
Сажусь рядом со спящей девушкой и с умилением гляжу, как шевелится от легкого дыхания выбившийся локон. Не сосчитать, сколько раз мне приходилось сидеть вот так и караулить ее сон, когда она металась в горячке, да и ей не меньше, когда болел я. Сейчас все хорошо, ни лихорадки, ни выматывающего ночного холода зимней чащи. Моя рана давно зажила, живот не болит и не бурчит от голода. Долгой мучительной зиме пришел конец, на лугах кое-где уже появляются первые цветы. Один я сорвал, он у меня в тайном кармашке плаща. Я сорвал его для Виргинии, чтобы, проснувшись, она увидела алый гемантус возле своих губ. Достаю цветок, смотрю на него… В сердце вспыхивает боль, как от удара кинжалом. Перед глазами лицо Эо. Эта боль никогда не пройдет, да и не должна, наверное. Боль и чувство вины – заслуженной или нет, не знаю. Целую цветок и убираю обратно. Еще не время.
