Вольдемар Бааль - Источник забвения
— Говорите, что должны, — сказала Марго, — а сами все время как будто сомневаетесь, не верите…
— Ета, Андреевна, потому, как я — пуганая ворона. Ня полезу таперь уже ня подумавши. А сумляваюся я одными словами тольки — душа моя ня сумлявается…
— Я никогда петь не буду, — как в забытьи произнес Жан. — А так хотелось бы спеть ей, хотелось бы…
— Что? — встрепенулась Марго. — Что ты, Жан?!
— Во сне, — сказал Филипп. — Спить. Умаялши малец… Тожа понясло… Рябенок… Ды кого тамака… В каждого своя бяда — в старого, в молодого… Бона кака бяда была, как мяня в детстви шлапаком обзывали. Иду, бывало-ка, плачу-заливаюся. Свое увсягда пуще болит.
— Я вас прекрасно понимаю, Филипп Осипович, — притишив голос, сказала Марго. — Если мы здесь, значит — у каждого есть причины. И конечно, веские! И как бы там ни было, раз есть причины, есть необходимость, мы не должны отказываться! И кто-то должен повести, обязан просто!
— Герман Пятрович должон.
— Конечно!
— Это такая женщина, мама, такая женщина, — опять возник во мраке странный, бормотливый тенор Жана. — И я никогда не спою ей, подумать только…
— Жан! — испуганно позвала Марго. — Жан!
— Один раз хотел купить рубашку в клетку… хотел купить в клетку… мне не досталось… очень хотел… купил не в клетку, купил, носил… не в клетку… про ту, в клетку, забыл… было хорошо… и теперь все забудется…
— Кого-то ты, малец, гораз ня того. Аль заболелши? Надо лампу запалить. Ах ты…
— Да-да, Филипп Осипович! — Марго сползла с кровати, ощупью пошла на голос Жана. Вспыхнула спичка. — Он бредит!
— Лампу догадалися принесть…
— У него жар, Филипп Осипович! Он весь горит!
— Простыл! Ах ты… Говорил, зачем под дождь полез. И днем — двярина нашесть… Малинового бы отвару. А где взять? Ночь, быть ты проклята…
— У меня есть аспирин! Сейчас. — Марго кинулась к сумке. — Жан, Жан! Проснись! Выпей лекарство. Дайте воды!
— Тутака в стабунке молоко осталши, мед есть. Щас в плиту два полена, скипить скоренько…
— Да, конечно, но сначала надо температуру сбить… Вот идиотка, даже градусника не захватила… Винтовку не забыла, а градусник… Жан! Выпей вот это…
— Таблетки, — возясь у плиты, проворчал Филипп.
— В такую жару и простудиться! Что же ты, а? Вот, выпей. Не беспокойся, мы все сделаем, как надо, быстро вылечим.
— То-то гляжу, к вечеру мляунай такой сделалшися… Южная порода…
— Я заболел? — беспокойно спросил Жан. — Заболел? Чем? Может, съел что-то не то?
— Ничего страшного, мальчик. Обычная простуда. Такое случается и в разгар лета. К тому же — нервы. Потрясение. Ведь такое, как сегодня… Бедная Вера… Лучше не вспоминать… Завтра мы достанем малины, сделаем отвар…
— Выпьешь кипяченого молока с медом — лягоше будя. Скоро скипить… Говорил табе, зачим под дождь выбягал!
— Лежи тихо. Я посижу возле тебя.
— Спасибо вам…
— Ну-ну… Мы должны помогать друг другу. Как же иначе? Ты мне помог сегодня утром. Ночью Вера помогла… Поскольку мы здесь собрались такие… Мы уже, можно сказать, породнились.
— Ня спи покудова. Щас будя готово.
— Нет-нет, мы не спим, Филипп Осипович. Просто после лекарства надо полежать спокойно. А потом ты должен перебраться на кровать. На полу тебе нельзя — дует. Я переберусь сюда, а ты — на мое место.
— Зачем… Можно и так…
— Как зачим?! — строго сказал Филипп. — Каб здоровый стал скорей, вот зачим… Ага, готово твое молоко. Давай подымайсь…
— Я сейчас быстренько перестелю! — засуетилась Марго; вдруг она замерла. — Ой! Кажется, кто-то ходит… Во дворе.
Филипп прислушался. Не раздавалось ни звука.
— Можа звярушка какая… Кому тутака ночью ходить…
— Как будто шаги…
— Нервы, — заключил Филипп.
Жан перебрался на кровать, принял кружку с молоком.
— Очень горячо.
— Горячее гораз и надо пить, — сказал Филипп. — И меду черпай, ня жалей, каб сладоше было. Ето гораз полезно. Во, Андреевна, завтра бабы засумлеваются, зачим в нас ночью печка топится.
— Я им объясню… И этой горбунье заодно — чтобы не бродила по ночам и в окна не подглядывала.
— Кого ей объяснишь… А народ тутака ня злой. Попервости, можа, ня гораз знакомистай, а потомака — ничаго. Можно поладить…
— Им, конечно, тоже хлопотно — столько чужих людей сразу. Все с расспросами, просьбами… Они же не привыкли. В такой глухомани всю жизнь…
— Да-а… Дяревня ета, как говорится, ня на бою стоить… Пей-пей, брат, ня жди покуда простыня. — Филипп опять устроился на своем тюфяке.
— Если вы пойдете, вы возьмете меня с собой? — безнадежно спросил Жан.
— Боже, ну конечно! — воскликнула Марго. — Кто же тебя оставит!
— А если завтра пойдете?
— Никто завтра никуда не пойдет! Видишь: Константин Иванович и Коля ведь не вернулись. Они, видимо, только завтра вернутся, а значит, завтра не может быть речи о походе. Да и вообще, я уверена, никуда мы не пойдем, пока ты совсем не поправишься… Давай я тебя укрою. Вот так. И не думай ничего печального. Спи.
— Вы посидите немножко?
— Конечно, посижу! Дай руку — будет покойнее… Когда я была маленькая и тоже что-нибудь такое случалось — болезнь, волнения сильные, переживания, — мама тоже садилась рядом и брала меня за руку. И так легко, так хорошо становилось сразу… Так надежно…
— И пусть лампа горит.
— Пусть. Только чуть-чуть убавим свет. Чтобы не беспокоил… А ты все равно закрой глаза. Тебе нужно поспать…
— Я пока не буду спать. Мне хорошо. Я пока… — Жан закрыл глаза. Послушайте, пожалуйста… Это — из «Лейли и Меджнуна»…
…И прибыли паломники в Харам,
Увидели благословенный храм.
На каменной основе он стоял:
На непреложном слове он стоял!
Благоговейным трепетом влеком,
Безумец обошел его кругом,
Издал безумец исступленный крик,
Сказал: - О ты, владыка всех владык!
Ты, говорящий мертвому «живи»!
Весь мир бросающий в огонь любви!
Ты, открывающий любви тропу!
Сгореть велевший моему снопу!
Ты, нам любви дающий благодать,
Чтобы камнями после закидать!
Ты, женщине дающий красоту,
Из сердца вынимая доброту!
Ты, утвердивший страсти торжество!
Ты, в раковину сердца моего
Низринувший жемчужину любви!
Раздувший пламенник в моей крови!
Испепеливший скорбью грудь мою,
Вот я теперь перед тобой стою!
Несчастный пленник, проклятый судьбой,
В цепях любви стою перед тобой!
И тело в язвах от любовных ран,
И тело режет горестей аркан.
Суставы тела — грубые узлы,
Душа сожженная — темней золы.
Но все же я не говорю: «Спаси!»
Не говорю: «Мой пламень погаси!»
Не говорю: «Даруй мне радость вновь!»
Не говорю: «Убей мою любовь!»
Я говорю: «Огонь раздуй сильней!
Обрушь трикраты на меня камней!
Намажь мои глаза сурьмой любви!
Настой пролей мне в грудь — самой любви!
Да будет зной — пыланием любви!
Да будет вихрь — дыханием любви!
Язык мой — собеседником любви,
А сердце — заповедником любви!
Я загорюсь — пожару не мешай!
Меня побьют — удару не мешай!
Меня педалью, боже мой, насыть!
Дай ношу скорби множимой носить!
Мне люди скажут: „Вновь счастливым будь,
Забудь свою любовь, Лейли забудь…“
Бесчестные слова! Позор и стыд!
Ужели бог таких людей простит?
О, в кубок просьбы горестной моей
Поболее вина любви налей!
Два раза кряду предложи вина:
Напьюсь любовным зельем допьяна.
Великий бог! Мне жилы разорви,
Наполни страстью их взамен крови!
Души моей, аллах, меня лиши,
Дай мне любовь к Лейли взамен души!
О всемогущий! Смерть ко мне пришли
Мне станет жизнью память о Лейли!
Больному сердцу моему вели:
Да будет сердце — домом для Лейли!
Великий бог мой, милости продли:
Да будет вздох мой — вздохом для Лейли!
Лиши меня вселенной целой ты
Мою любовь нетленной сделай ты!
Когда, господь, изменят силы мне
Врачом да будет призрак милый мне!
Когда последняя наступит боль,
Сказать „Лейли!“ в последний раз позволь.
Захочешь возвратить меня к живым,
Дай мне вдохнуть ее селенья дым.
Геенну заслужил я? Раскали
Геенну страстью пламенной к Лейли!
Достоин места я в твоем раю?
Дай вместо рая мне Лейли мою».
…Когда мольбу любви Меджнун исторг,
Привел он всех в смятенье и восторг.
Оцепенели жители пустынь,
И каждый повторял: «Аминь! Аминь!»
Жан умолк. Марго в смятении отпустила его руку. Ее трясло.
