Илья Одинец - Условно разумный
— Очнулся, — Берестов отключил связь, — за штурвал можешь не хвататься, я переключил управление на себя.
Андрей отстегнул ремень и вывалился из кресла.
— Зачем вы это сделали? — спросил он.
"Зачем вы это сделали?" — эхом отозвалась память. Семенов уже задавал этот вопрос.
— Жизнь — дерьмо!
За окном громыхнуло, на мгновение заглушив испуганные крики пассажиров. Андрей пополз к висящему на ремнях второму пилоту. Одной рукой он схватился за кресло, но самолет снова тряхнуло, и мужчина отлетел в дальний угол.
— Зачем убивать столько людей! Что ты сделал?!
"Я сделал то, что считал правильным", — подсказала память ответ второго пилота.
— Я сделал то, что считал правильным. Мы разобьемся, и моя семья получит хорошую страховку. А жизнь все равно кончена.
Семенов поднялся, вцепившись в спинку кресла, и замахнулся. Берестов подставил руку. Андрей навалился на второго пилота боком, схватился за штурвал и потянул на себя. До земли оставалось чуть меньше трех километров.
— Брось штурвал!
Владислав Олегович оттолкнул мужчину, и тот отлетел в угол. Голова кружилась.
— У тебя ничего не выйдет! — крикнул Семенов, но память показала красочную картинку: пышные похороны, минуту молчания в честь погибших и суд… над тем, чья халатность привела к этой трагедии. Над Андреем. А Андрей не делал ошибок, просто не успел остановить самоубийцу.
— Выйдет! Я повредил речевой самописец, а черные ящики не запишут ничего подозрительного, только как твой штурвал неожиданно направил самолет к земле!
Семенов нащупал крепления ремней второго пилота и отстегнул их. Берестов выпал из кресла прямо на противника, и они покатились по полу.
— Полтора километра! Мы разобьемся!
Андрей собрал силы и ударил второго пилота в челюсть.
Хватка ослабла, Семенов попытался сесть за штурвал, но самоубийца держал его за ногу.
— Отпусти!
Андрей лягнулся, попал по чему-то мягкому, высвободился, рванулся к креслу.
На альтиметре как приговор застыла цифра семьсот.
Прибор вышел из строя, а может, эта цифра прочно зафиксировалась в памяти потому, что в этот момент Андрей понял: он опоздал.
Но Семенов все равно потянул штурвал на себя.
— Какая ирония! — захохотал Берестов, даже не пытаясь подняться. — Двадцать три года безупречной службы и такая неприятность: погибнуть из-за ошибки юного пилота! В этом рейсе ты капитан! Ответственность ляжет на тебя! Даже если выживешь. Что очень вряд ли.
"Выживу", — мелькнуло в голове Андрея.
В ушах свистело. Непроглядная ночь не освещалась ни одним фонарем, ни одной звездой, всюду только непроглядная чернота и громовые раскаты.
"Хорошо, что упадем далеко от жилых районов", — подумал Семенов.
— Встретимся в аду, приятель! — крикнул второй пилот.
Раскат грома слился с грохотом взрыва.
Глава 16. Плохие новости
У Андрея болело все тело: руки, ноги, грудь, спина, голова, но особенно руки. Их словно опустили в чан с кипящим маслом и попеременно тыкали в них огромной вилкой: готовы, или еще поварить.
Поясница взрывалась болью, ребра казались изломанными, ноги не шевелились, хотя Семенов пытался ими двигать. А может ему просто казалось, что пытался…
В нос лез навязчивый запах горелой резины, расплавленного пластика и меди. Крови? Андрей закашлялся и открыл глаза. Он лежал на животе, в щеку впилось нечто острое, но что это, разглядеть не получилось — вокруг была темнота, только метрах в ста от него пылал упавший «Боинг-747».
Семенов попытался поднять голову и едва не вскрикнул от боли, прошедшей по позвоночнику. Перед глазами вспышкой пронеслось видение: быстро приближающаяся земля за окном кабины пилотов.
Момента удара самолета о землю мужчина не помнил, зато память показала другую картинку: вид выжженного пшеничного поля, дымящиеся обломки самолета и изуродованные обгоревшие части тел, вертолеты спасателей и удивленный вскрик: "Еще один выживший!" Но это случится только под утро, а сейчас…
Андрея затошнило.
— Это уже было, — шепнул он и облизал пересохшие губы. — Я на арене, а все это… лишь память. Морок. Видение.
"Вспомни слова "Ганеши", — посоветовал аналитик, — для борьбы с психоатакой тебе нужен якорь. Деталь, связанная с реальностью, нечто такое, от чего просто так не отмахнешься, что вытащит из омута воспоминаний, заставит перенестись во времени, вернет обратно на арену".
Семенов закрыл глаза и постарался сосредоточиться. К сожалению, это оказалось не так-то просто. Навязчивый запах взорвавшегося самолета и горелой плоти никуда не делся, ребра все так же болели, а руки умоляли найти где-нибудь обезболивающее.
— Я на арене, — шепнул Андрей, — я на арене. Я на арене.
Он вспомнил маленького ребенка, играющего в песке, нежную розовую кожу, пухлые губки, голубые глаза, светлые, похожие на пух, волосы…
Нос по-прежнему чувствовал запах гари.
… на мгновение показавшийся раздвоенный язык…
— Я на арене.
Увы, визуальные образы не помогали. Воспоминания о настоящем не могли вытащить Семенова из реальности прошлого. Мужчина сосредоточился на ощущениях.
Чем пахло на арене? Ничем особенным. За долгие недели заключения в "секторе предварительного заключения" он привык к не всегда приятным запахам инопланетных тварей. Следовало найти что-то осязаемое.
Решетка!
Андрея словно осенило. Перед тем, как отключиться и очнуться в кабине обреченного «Боинга», он стоял, опершись спиной о металлическую сетку купола.
Семенов сосредоточился на ощущениях.
Мелкая металлическая сетка. Левая ладонь чувствует ее гладкость и прохладу…
Зрачки под закрытыми веками сузились — после ночи и отдаленного костра догорающих остатков самолета свет арены показался ярче сотни солнц.
Андрей вздрогнул, и свет тотчас пропал.
"Не думай о самолете"! — приказал аналитик, и мужчина снова попытался сосредоточиться.
Под ногами толстый слой песка, но на пляж не похоже. На пляже песок мягкий, теплый, рассыпчатый, с удовольствием принимающий в объятья обнаженные ступни. На арене жесткий, утрамбованный, скрипучий.
В правой руке нож. Рукоятка теплая, слегка шершавая…
Свет возник также внезапно, как и в первый раз. Андрей поспешил открыть глаза и увидел решетку купола. Он лежал на спине, все также сжимая в правой руке оружие. Малыш на коленочках полз к нему. Он улыбнулся человеку…
Свет погас. К запаху горелого примешался едва заметный запах чего-то кислого. Слышалось сухое потрескивание, вокруг была абсолютная темнота, пламя потухло.
