Брайан Олдисс - Малайсийский гобелен
— О, Перри, когда я услышала, что тебя выставили, я пошла искать тебя. Мой бедный херувим! Что ты тут делаешь? Нельзя тебе оставаться здесь. Я помогу тебе дойти до дома.
Я медленно оглянулся. Я не желал, чтобы меня успокаивали, даже Ла Синглу я не хотел видеть в эту минуту. Но она держала меня в объятиях, прижавшись щекой к моему лицу. Она шептала мне, что проводит меня домой.
— Где я?
— На Старом Мосту, в нескольких кварталах от твоего дома. Там есть теплая постель. В ней лучше, чем в грязной воде Розового канала.
— Меня предали моя возлюбленная и мой друг. Я не могу вынести этого. Душа омертвела, пусть и плоть станет мертвой.
Она хихикнула, нежно обняла меня за шею и поцеловала в висок.
— Я не знала, что ты так наивен, Периан. Идем. Такие неприятности случаются очень часто — из них состоит наша жизнь. Ты же знаешь, что мне пришлось выстрадать.
— Не могу говорить об этом, раз в жизни столько зла.
— Говори, тебе нужно высказаться.
— Женщина поплачет немного и скажет, что она не хотела причинить зла, а друг попросит прощения за свой свинский поступок и скажет, что его соблазнила красота женщины и т. д. Затем оба поклянутся, что они не повторят ошибки — в течение месяца, конечно…
…Все путем. Но эти двое неуклюжих любовников с момента раскрытия их обмана начинают вести себя еще более оскорбительно. Они теряют честь…
Я мог утонуть в слезах от унижения.
Она хлопотала вокруг меня.
— Это от боли. Пойдем отсюда. Здесь не место для того, чтобы…
Я обнял ее и огляделся.
Прокричал петух, крыши осветились первыми отблесками рассвета. Я узнал это место. Я был здесь раньше, не очень давно, в это же самое время с моим так называемым другом де Ламбантом.
— Отведи меня домой, — сказал я.
Когда мы шли, я все думал, хочет ли она переспать со мной. Я не могу, я весь иссяк. Лучше бы я отправился вслед за Отто.
Ла Сингла вела себя благоразумно. Всю дорогу она разговаривала со мной, рассказала, что Поззи встретил среди пришедших из Вамонала свою старую любовь и ее Ла Синглу не будет искать. Что люди то и дело занимаются любовью с теми, с кем они не должны этого делать, но жизнь от этого не останавливается, потому что любовь это всего лишь игра.
— С чувствами нельзя играть.
— Дорогой Перри, ты знал, что Гай занимался любовью с Армидой, пока ты залечивал свои раны. Не мог же ты этого не знать. Так все делают. И ты бы так поступил.
— Но это же бесчестно! Она засмеялась:
— Ты очень много говоришь о чести. Армида, должно быть, устала слышать эти проповеди в своем доме. Возможно, поэтому она предпочла негодяя.
— Не будь хоть ты против меня. Я не оправдываю себя, поверь мне, но вина де Ламбанта несравненно больше.
— Не пытайся изменить свой характер, дорогой. Я свой знаю очень хорошо и не думаю о его изменении. И я довольствуюсь им, и спокойно переношу неприятности, которые он на меня навлекает.
— Теперь в тебе говорит добродетель.
— Ты, как и я, прирожденный актер. Мы очень похожи, дорогой Перри. Ты почти мне брат — хотя я обожала моменты кровосмесительной страсти с тобой.
— А я говорю, что изменю свой характер. Ты мне дорога и ты честна. Другие не знают сами себя, а надо мной смеются. Как прав был Отто Бентсон Малайсия загнивает, наступило время для перемен. И я стану другим, моя Сингла. Обязательно!
— Хорошо, хорошо, но сначала выспись. Вот твоя дверь. Мы поднимались по лестнице, знакомые запахи окружали нас в темноте.
Наверху из-под двери виднелась полоска света. Во мне снова поднялась волна страха. Все люди были мне врагами. Не подослал ли де Ламбант каких-нибудь головорезов, чтобы они избили меня, как это сделал Кемперер? Полчаса назад я уже готов был успокоиться на дне реки, но избиение — это нечто другое.
А может, это Армида, на которую снизошло покаяние, и она полна желания сбежать со мной в чужой город?
— Кто там? — крикнула Ла Сингла. Голос изнутри ответил:
— Друзья Чироло.
— У меня нет друзей, — сказал я.
— Кто? — Она тоже забеспокоилась. — Назовите себя.
Дверь отворилась. На пороге стояла девушка с фонарем в руке. Это была Летиция Златорог.
Ла Сингла и я вошли в комнату. Ни слова не говоря, я упал на кровать.
В комнате был еще и Бонихатч. Он все еще держал маску-цветок. Он внимательно посмотрел на меня и покачал головой.
Ла Сингла все взяла на себя. Она стянула с меня ботинки, стащила одежду и одновременно попыталась удалить моих гостей.
Бонихатч извиняющимся тоном, но твердо объяснил, что он и Летиция прислуживают на свадьбе, чтобы немного заработать, а сейчас они свободны. Они видели драку и то, как меня выбросили на улицу, и пришли навестить меня. Они надеются, что теперь я пойму, кто мои настоящие друзья, а кто враги, и присоединюсь к прогрессистам, где мне окажут достойное уважение.
— У меня нет друзей, Бонихатч. Просто я вам сейчас нужен.
— Кончай жалеть себя.
— Уходите. Я с вами не ссорюсь, но знаю, что Бентсон мертв. Государственная полиция вас тоже схватит. — И я рассказал им все, что видел.
— За что они убили его? — спросила Летиция.
— Не беспокойте Периана. Он так истощен, — сказала Ла Сингла.
— Ты тоже должна понять, — сказала Летиция, повернувшись к Ла Сингле. Бентсон был очень умным человеком и почти уговорил Гойтолу перейти на свою сторону. Они бы многое изменили в Малайсии. Даже пьеса «Принц Мендикула» открыла бы дорогу другим пьесам с более глубоким социальным содержанием. В прологе «Мендикулы», который должен был завтра на торжестве читать Бентсон, обличается коррупция богатых и рассказывается о горестях нищих.
— Чтобы спасти свою паршивую шкуру, Гойтола сдал Отто властям. Он полностью заложил его, — сказал Бонихатч. — Революционный комитет может принять решение примерно наказать Гойтолу. Ты будешь возражать против этого решения?
— Я сейчас ничего не соображаю. Невозможно что-нибудь изменить в Малайсии. Я буду работать на себя.
Ла Сингла варила на кухоньке кофе, но она высунула оттуда прекрасную головку и крикнула:
— Первородное проклятие магов гласит, что в Малайсии никогда не произойдут перемены.
— Просто большинству кажется, что стабильность — это хорошо, — сказала Летиция. — Только самые бедные и отчаявшиеся тоскуют по переменам.
Она была слишком бесстрастна в этот вечер. И держалась как-то отстранение.
— Все это чушь собачья, — закричал Бонихатч. — Не было никакого первородного проклятия. Все легенды о происхождении Малайсии — как и вздор, будто люди произошли от животных, — абсолютный обман, предназначенный для того, чтобы оболваненными людьми было легче управлять. Бентсон часто рассказывал мне о просвещении в Толкхорне. Там они плюют на весь этот заплесневелый бред, которым здесь пичкают с рождения. Все тут надо изменить, все каленым железом выжечь!
