Дмитрий Самохин - У смерти твои глаза
– До Ираклия все девушка какая-то дозвониться пыталась. Номер возле телефона в кабинете. А я пошел спать. Завтра похороны.
Гонза процедил какое-то ругательство сквозь зубы, разобрать мне его не удалось, и вышел из кухни. Я остался в одиночестве. Первоначальным порывом было броситься в кабинет, раскопать на столе номер Татьяны и позвонить, но я подавил в себе это желание. Сначала сварил себе крепкий ароматный кофе, который тут же и высосал, что называется, не отходя от плиты. Взбодрился. Сон, донимавший меня еще в камере, мгновенно испарился. Остались только бодрость духа и желание действовать, творить. В такие минуты замечательно начинать новое расследование, но ведь только что закончилось предыдущее, и браться за работу никакого желания не было. Мне бы пару недель побездельничать, поварить пиво, понаслаждаться спокойствием, тишиной, когда над тобой не свистят пули, а голова не раскалывается в бессилии над решением очередной проблемы. Да и стоило обдумать все, что приключилось со мной за последние недели.
Слишком много событий, значение которых от меня пока ускользало.
Я сварил себе еще кофейку и сел за обеденный стол. Творить, действовать – это, конечно, хорошо, но вот только, пожалуй, не на ниве детективной. Пора вернуться к родному мини-заводику, наварить пива впрок, запустить юбилейный сорт. Благо заказы на него у меня имелись. Даже от двух пивоваренных компаний. Неплохо быть популярным! Только вот я никак не мог понять, чего во мне больше: детективного начала или пивоваренного, да и кто популярнее – Туровский-детектив, или Туровский-пивовар?
Допив кофе, я поставил грязную кружку в мойку и выбрался в коридор. Тишина и спокойствие царили в доме. Точно я очутился в хижине монаха-отшельника, а не в особняке разгуляя-детектива-пивовара. Мои шаги гулко отдавались и даже пугали меня. Так непривычно слышать только самого себя. Даже грустно стало немного.
Я неспешно вошел в кабинет на первом этаже, приблизился к своему рабочему столу, упал в кресло и потянулся к телефону. Пара секунд поисков дали мне в руки клочок бумажки, на котором алели выписанные красным маркером цифры и имя: «Татьяна». Я мог бы и не искать этот номер, память мгновенно выдала его из своих недр. Но я все же полюбовался на него, прежде чем набрать.
Ответили сразу же:
– Алло.
Знакомый голос. Всколыхнулись чувства, как рваное лоскутное одеяло, но родное и спать под которым уютно и необычайно тепло хоть на стоградусном морозе на снегу.
– Добрый день, – стараясь придать голосу суровость, произнес я. – Вас беспокоит Даг Туровский. Друг и работодатель Ираклия Стеблина. Мы не могли бы встретиться?
Я замолчал. Ждал ее ответа, но ничего не слышал. Повисло тягостное молчание, в котором умирает все живое, земля высыхает и начинает покрываться трещинами. Но вот первые капли пролились, и зазвучал ее голос. Короткое слово, но как много в нем животворящей энергии.
– Да.
– Вас устроит через час?
– Да.
– Я заеду за вами.
Я положил трубку. Достал из ящичка с сигарами одну, прикурил и минут десять сидел не шелохнувшись. Закрыл глаза, выпускал дым и ни о чем не думал. Истинное блаженство.
Через пятнадцать минут я уже отплывал от дома на «икаре». Добраться до дома Татьяны я сумел минут за сорок. Ни одной пробки. Чистая водная гладь. Такое ощущение, что народ вымер. Весь город погрузился в спячку, наигравшись в юбилей. Только плавающий мусор напоминает о вчерашнем дне, когда все жители высыпали на улицы и, запуская фейерверки и воздушные шары в дождливое петропольское небо, радостно напивались. Последствия в виде мусора можно было лицезреть по всему невскому простору.
Я позвонил Тане, сообщил, что прибыл, и попросил спуститься. Я чувствовал жуткое волнение. Конечно, это глупо. Она просто не могла меня узнать, но вдруг свершится чудо?! И каким-то внутренним взором она поймет, что я и есть тот самый… Какой самый? А была ли она со мной искренней? В конце концов, я исполнял роль ее шефа, а для завязывания замечательного рабочего настроения, да и в перспективе карьерного роста, почему бы не поступиться капелькой девичьей чести. Только вот не мог я в это поверить. Сердце отрицало даже намек на подобные обстоятельства.
Чуда не свершилось. Она не узнала меня, а я чуть было не сошел с ума, так резво и радостно всколыхнулись чувства. Татьяна села в кресло подле меня. Выглядела она изящно и скромно. Но молчала, а на ее челе рисовалось спокойствие и отрешенность, точно она монахиня, давшая обет отрешиться от всего мирского, и теперь ревностно его исполняющая.
– Ираклий попросил вас встретиться со мной? – поинтересовалась она.
– Можно сказать и так, – согласился я, предвкушая, что она узнает мой голос, но, увы и ах, надежды – пустая трата нервов.
– Я слушаю вас, о чем вы хотели поговорить?
– Может, съездим куда-нибудь, выпьем по чашечке… – Робкая попытка завязать знакомство с женщиной, чей вкус и запах я держал в памяти.
– Это лишнее, – отказалась она. – Говорите, что вы должны мне сказать, и я пойду. Работа.
Работа так работа. Я почувствовал стену, которой она попыталась отгородиться от меня и всего того, что связывало ее с Ираклием Стеблиным. Почему? Он ей дорог. И она предчувствует, что я могу ей сообщить. Или он обидел ее, задел. Вряд ли. Когда я видел Ираклия в последний раз, он выглядел весьма довольным, прямо-таки светился от счастья.
Я сообщил ей. Она не шелохнулась. Только маленькая крохотная слезинка выкатилась из ее глаза и совершила очаровательное путешествие по щеке к платью. Я не знал, что ее связывало с Ираклием, но сообщать ей, кто я есть на самом деле, не стал. Хотя безумно хотел.
Она посидела немного. Я предложил ей выпить, но она отказалась от всего. Молчала. Минут через десять она поднялась, поблагодарила меня за сообщение, отказалась прийти на похороны и покинула борт «икара». Я подумал, что навсегда, что я ее больше не увижу.
И, кажется, не ошибался.
Глава 57
Спустя два дня нам позвонили, как и предсказывал следователь. Звонок исходил от личного секретаря его императорского величества, пригласившего на аудиенцию меня и Гонзу Кубинца, заручившись обещанием, что мы расскажем обо всем, что знали и в чем участвовали. Без особой радости я согласился. Эйфория первого дня после завершения расследования улетучилась, и теперь я напоминал выжатую губку, которая больше не в состоянии впитывать. Полное моральное истощение. А тут аудиенция. Два дня, разделявшие встречу с Татьяной и звонок из канцелярии государя императора, я просидел безвылазно в подвале. Не то что света белого не видел, выходил, конечно, два раза в магазин за пивом. Свое еще не поспело, вот и пришлось чужого два десятка бутылок покупать. Ванную комнату я посещал, но вовсе не с целью придать благообразный вид лицу, отчего оно разобиделось и обросло, как у обезьяны. И всего-то за два дня. Что за подлость!
