Юрий Брайдер - Хозяева Острога
Публика, и без того взбудораженная, распалялась всё больше и больше. Из толпы неслись реплики, в которых восхваления самым причудливым образом переплетались с хулой. Особенно усердствовали женщины, составлявшие в Остроге ударную силу всех уличных беспорядков.
— Покоя нет! — орали они. — Ночью по нужде боязно выйти! Сторожа совсем зажрались! Сутками спят!
— Да они давно Ворам запродались! — вторили мужские голоса. — С потрохами.
— Твои преемники народ за нос водят!
— Неправда! Бадюг Верёвка свое слово держит!
— Мерзавец ваш Бадюг! С потаскухами в открытую живёт! В киселе их купает!
— Жрачка день ото дня дорожает!
— Скоро всем нам конец дридет! Слух есть, что Хозяева собираются мусор на улицах поджечь!
— Клопы совсем заели!
— Требуем для народа бесплатного киселя!
— Потаскух на Бойло!
— Тебя, горлопана, самого туда же!
— Дряка Сторожа к ответу!
— И Млеха заодно! Главные кровопийцы!
— Кто против Дряка ещё хоть одно слово скажет, тому язык вырву!
— Не верь им, Темняк!
— Меня, меня послушай!
— Нет, меня!
— Никого не слушай, кругом одни лгуны!
— Скажи сам что-нибудь!
— Скажи хоть слово!
— Скажи!
Спустя пять минут вся улица дружно скандировала: “Скажи! Скажи! Скажи!” — и Темняк понял, что вот просто так уйти отсюда ему не дадут.
Дело происходило на улице Киселя, и он вскочил на огромный горшок, перевернутый для просушки. Теперь все могли видеть его, а Темняк, в свою очередь, получил возможность судить о настроениях острожан по их лицам (верить толпе на слово то же самое, что давать взаймы пройдохе — обязательно обманешься).
Узрев своего кумира во всей красе, толпа взвыла. Дождавшись, когда наступило относительное затишье, Темняк осведомился:
— Кто-нибудь из Сторожей здесь есть?
— Я! Я! — несколько человек стали активно проталкиваться к нему.
Решительным жестом остановив их, Темняк приказал:
— Быстро разыщите Дряка и Млеха. Заодно и Бадюга. Пусть идут сюда. Да поторопятся.
Из своего не слишком богатого опыта общения с возбужденной толпой Темняк вынес парочку несложных правил. Во-первых, надо иметь луженую глотку, а во-вторых, следует взывать не к разуму, а к чувствам. Разума толпа не имеет по определению, как не имела его многоголовая гидра или Змей Горыныч, а по части чувств её можно сравнить с девицей нежного возраста, готовой поверить любому сладостному обману.
Напрягая голос, не однажды находивший своих слушателей и в рёве урагана, и в грохоте схватки, и в гомоне пира, Темняк произнёс:
— Надеюсь, нужды в представлениях у меня нет. Вы сами когда-то приютили меня в этом городе и нарекли тем именем, которое я ношу и поныне. Долгое время я жил с вами бок о бок, деля печаль и радость. Я вышел живым из горнила Бойла, а потом всячески старался облегчить вашу жизнь. Видя безобразия, творящиеся повсюду, я покинул милые моему сердцу улицы и отправился искать справедливость на верхотуру.
Темняк воздел указательный палец к почти невидимому отсюда небу, и толпа, воспользовавшись секундной паузой, опять подняла гвалт, в котором нельзя было разобрать ни единого дельного слова. Однако нашего доморощенного оратора это ничуть не смутило.
— В поисках ответа на свои горестные вопросы я обошел все тамошние закоулки, — продолжал Темняк. — Делил с работягами их тяжкую долю, прислуживал Хозяевам, дрался им на потеху, был свидетелем распрей, в которых погрязли люди, мнящие себя защитниками острожан, и в конце концов заслужил доверие Хозяев.
— Ты не видел там Оклю Башмака? — завопила какая-то женщина, стоявшая в первом ряду.
— Оклю я не видел, врать не буду, — ответил Темняк. — Зато я встречался с Камаем Гробом, Шварой Горшком, Дюгой Иголкой и многими другими остро-жанами, которые здесь давно считаются покойниками. Все они живы-здоровы, хотя судьба их сложилась по-разному. Обещаю, что в самое ближайшее время вы сможете повидать своих родных и близких.
Толпа, превратившаяся в одно огромное живое существо, для которого воля каждой отдельной клетки ровным счетом ничего не значила, давно жила своей собственной жизнью. Сейчас ей одновременно хотелось и слушать, дабы удовлетворить любопытство, и орать, чтобы дать выход страстям. До поры до времени оба этих в равной мере нездоровых влечения успешно совмещались.
Когда накатывала приливная волна криков, Темняк умолкал, а когда следовал неизбежный отлив, начинал говорить снова.
— Из своих скитаний я принес вам нерадостные вести, — говорил он. — Хозяева заняты своими заботами, и до людей им нет ровным счетом никакого дела. Не хочу заранее пугать вас, но, когда слой уличного мусора превысит допустимый уровень, Хозяева без зазрения совести уничтожат его всеми имеющимися у них средствами. Поголовное истребление вам, конечно, не грозит, но всё придётся начинать сначала. Однако самое печальное даже не это. Печально то, что, оставаясь в пределах города, вы не имеете никакой возможности для дальнейшего развития. Зачем питаться отбросами с хозяйского стола, если за стенами Острога вкусная и полноценная пища растёт прямо из земли или целыми стадами бродит поблизости? Ваши дети постоянно болеют от недостатка света, свежего воздуха и чистой воды, а рядом всё это имеется в избытке, причем абсолютно даром. Вы лишены возможности любоваться красотами природы. На каждую затхлую подземную нору претендует сразу по нескольку семейств. Ваши самые сильные сыновья убивают друг друга на Бойле, а самые красивые дочери прислуживают Хозяевам, не имея права без их соизволения продлить свой род. Справедливо ли это?
Шум, возникший на периферии толпы, докатился до импровизированной трибуны, с которой вещал Темняк (конечно, это была не древнегреческая агора, не Иерусалимская Масличная гора и даже не красногвардейский броневик, но, как говорится, по Сеньке и шапка), и стал всеобщим.
Темняк перевел дух и огляделся по сторонам — не назревает ли поблизости какая-нибудь провокация. Своими нынешними действиями он растоптал все обязательства, данные накануне лизоблюдам, и, более того, фактически открыл против них боевые действия.
Не приходилось сомневаться, что в самое ближайшее время со стороны единомышленников Тыра Свечи последуют ответные меры. Само собой, карательного характера. Но пока особых поводов для беспокойства не было — симпатии толпы защищали его лучше самых надёжных телохранителей.
На дальней окраине толпы наметилось какое-то хаотическое движение, и вскоре вся она раздалась на две части. По узкому проходу к горшку-трибуне шагали Дряк и Млех. Бадюг держался чуть позади. Никто не смел ни благословлять, ни охаивать их — когда наступает время высшего суда, дилетантам лучше помолчать.
