Клэр Норт - Пятнадцать жизней Гарри Огаста
Еще пять жизней, Гарри. Пять жизней – и мы добьемся своей цели!
Он произнес эти слова две жизни тому назад. Интересно, выдерживает ли он намеченный тогда график?
– Гарри! – Винсент встретил меня у самой двери и обнял – с французской непосредственностью и по-американски энергично. – Я приготовил для вас розовую комнату – вы ведь останетесь, не так ли?
– В карточке было сказано обязательно иметь при себе пижаму, из чего я сделал вывод, что меня приглашают на уик-энд.
– Прекрасно! Что ж, прошу в дом. Остальные гости уже начали собираться. Извините, что мне придется отвлекаться на разговоры с ними – ничего не поделаешь, мне нужны новые контакты.
Розовая комната, о которой упомянул Винсент, была небольшой спальней в круглой башенке – дом, по всей видимости, строил архитектор, являвшийся большим поклонником Средневековья. В комнате имелось крохотное помещение, где располагались душ и туалет. На стене висела фотография – на ней был изображен Винсент, держащий в руках самое большое охотничье ружье, которое мне когда-либо доводилось видеть. Позируя, он с гордым видом поставил одну ногу на убитого тигра. Мне потребовалось двадцать минут, чтобы понять, что снимок является фальшивкой – как и многие другие фото Винсента, развешанные по всему дому.
Из гостиной уже доносился гул голосов. Солнце садилось, и его косые оранжевые лучи заливали лужайку перед окном отведенной мне комнаты. Оркестр заиграл мелодию в стиле кантри. Я надел костюм и спустился вниз.
В толпе гостей я заметил несколько знакомых лиц, как мужских, так и женских. По-видимому, мы и раньше встречались на вечеринках, устраиваемых Винсентом, которого здесь все знали как Саймона Рэнсома. Я обменялся кое с кем из присутствующих рукопожатиями, ответил на обычные в таких случаях вопросы, касающиеся семьи и, что случалось в последнее время все чаще, здоровья.
– Господи, я как-то померил себе давление – оказалось, оно у меня просто зашкаливает.
– А мне врач сказал, что мне следует следить за уровнем сахара в крови.
– А мне – за весом!
– Все вокруг говорят о вреде холестерина. Как жаль, что все, в чем много холестерина, такое вкусное.
Еще несколько лет, подумал я, и мое тело начнет привычно дряхлеть. Еще несколько лет – и я в этой жизни не смогу разгадать все секреты Винсента Ранкиса. Будет ли это означать, что я прожил ее напрасно?
Раздался нежный звон тонкого стекла, по которому кто-то осторожно постучал серебряной вилкой, и под аплодисменты присутствующих перед гостями предстал Винсент с бокалом в руке и с улыбкой на лице.
– Дамы и господа, – обратился он к собравшимся. – Благодарю всех, кто приехал сегодня сюда. Вероятно, многие из вас гадают, по какому поводу я вас собрал на этот раз…
В течение прожитых мной жизней я побывал на восьмидесяти семи свадьбах, семидесяти девяти похоронах, одиннадцати бар-мицвах, двадцати трех конфирмациях и восьми бракоразводных процессах в качестве свидетеля с одной или другой стороны. Кроме того, в качестве гостя я присутствовал на семистах восьмидесяти четырех днях рождения, на сто одиннадцать из которых были приглашены стриптизерши, а также на ста трех юбилеях и семи повторных свадьбах. И лишь на четырнадцати мероприятиях я слышал речи, которые не вызвали у меня отвращения…
– …Итак, дамы и господа, позвольте представить вам мою невесту.
Я автоматически зааплодировал, невольно следуя примеру всех остальных, и поднял глаза, чтобы увидеть избранницу Винсента и одновременно гадая, кем она окажется. Может быть, той француженкой, простой смертной, с которой он целовался в лодке, чтобы заставить ревновать неизвестного мне Хью, игравшего где-то неподалеку в теннис? Или, быть может, Летисией? Или Мей? Невеста вышла вперед, чтобы все могли видеть ее. Это была миловидная женщина с легкой проседью в волосах, одетая в платье цвета топленых сливок.
Я увидел Дженни. Мою Дженни. Ту самую, которую я когда-то любил и на которой был женат. Хирурга из Глазго, которая стала мастером в своей профессии во времена, когда женщины вообще не занимались хирургией – по крайней мере в Шотландии. Из любви к ней я рассказал ей о себе все. Она не смогла этого вынести, не смогла поверить, что я говорю правду, и решила, что я сошел с ума. Да, это была моя Дженни, которую я никогда не винил за все произошедшее со мной после того, как она отправила меня в заведение для душевнобольных. За Франклина Фирсона, за мою смерть в доме, где он меня держал, которую я принял с улыбкой на лице, перерезав себе бедренную артерию. Моя Дженни, которой уже в другой жизни я как-то раз шепнул на ухо: «Бежим со мной». Я прекрасно помнил ее реакцию на мои слова. Она улыбнулась, и по ее глазам я понял, что мое предложение показалось ей соблазнительным.
Моя Дженни. Как-то я рассказал о ней Винсенту – еще в Петроке-112, ночью, когда мы, выпив водки, резались в карты. Меня захлестнул поток воспоминаний.
Работая у Винсента, я стал заглядываться на одну из лаборанток по имени Анна. Сам я также не раз ловил на себе ее взгляд поверх чуть сползших с переносицы очков. Как-то раз Винсент, заметив это, хлопнул меня по плечу и сказал:
– Боже, Гарри, кто вам сказал, что гений должен подвергать себя пытке воздержанием? Вперед!
Я, однако же, не последовал его призыву. Подобная связь казалась мне неэтичной. Кроме того, меня беспокоило то, что она станет предметом обсуждения в коллективе. В тот вечер, когда мы пили водку и играли в карты, Винсент решил развеять все мои опасения.
– У вас ведь было много женщин, Гарри? – поинтересовался он.
– Я бы так не сказал. Пожалуй, я был слишком зациклен на идее, что отношения между мужчиной и женщиной должны строиться на любви. Так бывает, знаете ли.
– Все это чушь, – заявил Винсент и с силой ударил кулаком по столу. – Даже при моем полном убеждении, что наш проект по созданию квантового зеркала является величайшим прорывом в истории познания, который позволит человеку взглянуть на окружающий мир глазами Творца, – так вот, даже при этом я считаю, что если посвящать работе над ним все свое время без остатка, это будет просто-напросто непродуктивно и приведет лишь к головным болям. Я не сомневаюсь, что у советских бюрократов есть на этот счет весьма убедительная статистика, которая говорит, что если человеку после восьми часов работы давать получасовой перерыв, производительность его труда вырастет процентов на пятнадцать. Окупает ли это пятнадцатипроцентное увеличение производительности труда получасовое отсутствие работника на рабочем месте? Безусловно!
– Вы предлагаете мне заняться… сексотерапией?
