Мэри Расселл - Птица малая
— Мы прилетели сюда ради музыки, — упрямо напомнил Джимми. — Мы прибыли, чтобы увидеть Певцов.
— Это верно, — сказал Эмилио Марку, пожимая плечами. Он был готов как идти, так и остаться.
— Ладно, ладно. — Д. У. примиряюще однял руку. — Не будем принимать скоропалительных решений, но пора подумать о перспективах.
— Джордж, я признаю, что в мышлении руна есть некая упрощенность, но мы едва говорим на их языке и почти их не знаем, — заметил Эмилио. — То, что выглядит как простодушие, может быть нашим непониманием их утонченности. Иногда очень трудно отличить неведение от нехватки ума. Мы тоже можем казаться руна слегка туповатыми.
Он шлепнулся обратно на подушки.
— Точно, — подтвердила Энн. — Жрите это, техносвиньи!
— Я бы охотнее съел то, чем вот это, — сказал Джордж, показывая на миску, все еще наполовину наполненную тем, о чем он не мог думать иначе, как о фураже, заботливо оставленном для них Манужаи, которая обиделась бы, если бы тут что-то осталось. — Это нельзя есть. Это можно лишь жевать.
— Представь себе, что это салат. Помогает, — посоветовал Эмилио, говоря в потолок. — Но не сильно.
— Можно добавить немного рокфора, — пробормотал Марк. Подняв лист, он критически его оглядел. Ощущая себя неблагодарным, он попытался сказать хоть что-то в похвалу.
— Кухня руна отличается определенной je ne sais quoi[41].
— Совершенно чрезмерной невразумительностью, на мой вкус, — мрачно произнес Д. У.
Улыбнувшись на это, Эмилио хотел было развить тему, но обратил внимание, что глаза Д. У. закрыты, — а это было странно.
— Эмилио, — сказал Марк, прервав его размышления, — ты спросил у кого-нибудь, можно ли нам разбить экспериментальный огород? Я готов за это взяться.
— Если мы сможем сами прокормить себя, то они, надеюсь, перестанут угощать нас этой дрянью, — предположил Джордж. — По-моему, они делают это из вежливости.
Он сознавал, что если они затеют огород, то задержатся здесь на какое-то время; но прежде, в Кливленде, Джордж Эдвардс был отличным огородником, и его привлекала мысль что-нибудь вырастить здесь. Джимми будет как на иголках, ну да ничего, потерпит. Энн кивнула:
— Я не привередливый едок, но и не Бэмби. Здесь слишком много чертовых веток.
— Ветки — самое вкусное! — воскликнул Джимми. — В самом деле! У них вкус, как у чоу-мейнской лапши.
Энн ошеломленно уставилась на него.
— А мне нравится эта еда, — объявила София. — Серьезно. Нравится. Она напоминает мне еду в Киото. Или в Осаке.
Раздались стоны, зато Джимми выглядел так, будто его реабилитировали.
— De gustibus non est disputandum[42], — пробурчал Д. У., хмуро добавив: — Кто-то, возможно, находит вкус и в дерьме. По мне, этот корм отвратителен.
Приподнявшись, Эмилио посмотрел на Ярбро, но сказал, что спросит у Манужаи насчет огорода. Разговор продолжился, а спустя некоторое время Джимми ушел мыть посуду, что было его обязанностью по графику дежурств. Эмилио дождался, пока комната немного опустеет и все разбредутся по своим делам, затем подошел к Д. У., молча сгорбившемуся над нетронутой едой.
— Padre? — сказал он, опустившись рядом с Ярбро, чтобы видеть его морщинистое, перекошенное лицо, спрятанное за костлявыми пальцами. — Estas enfermo?[43]
Услышав вопрос, подошла Энн. Дыхание Д. У. было неглубоким, но когда Эмилио потянулся, чтобы положить руку ему на плечо, Ярбро дернулся, точно его ткнули разрядником, и воскликнул:
— Не надо!
Втиснувшись между двумя мужчинами, Энн тихо заговорила с Д. У., который односложно отвечал на ее вопросы, сохраняя неподвижность, пока вдруг не согнулся пополам и не застонал, против воли схватив Эмилио за руку.
24
Деревня Кашан и город Гайджур третья-пятая наалпа
Через час стало очевидно, что Д. У. Ярбро серьезно болен. Надеясь, что Манужаи сможет чем-то помочь, Эмилио отправился ее искать и нашел в одной из самых больших комнат, окруженную другими жителями деревни, увлеченно обсуждавшими какой-то «пик». Когда он вошел в комнату, все настороженно повернули к нему уши, поэтому Эмилио постарался объяснить, что стряслось с Д. У., и спросил, знакома ли кому-нибудь эта болезнь и знают ли они, что могло ее вызвать и чем помочь.
— Это как и все болезни, — сказала Манужаи. — Его сердце желает что-то, чего он не может иметь.
— Тут нет животного, чей укус это причиняет? — настаивал Эмилио. — Его желудок… его живот дает боль: вот так, — он стиснул пальцы в кулаки. — Или есть еда, которая иногда это делает?
Они затеяли нескончаемый спор, похожий на обсуждение незыблемых правил кошерного питания. Кто-то поделился историей об одном несчастном, который заболел, смешав длинную еду с круглой, что у других вызвало скептические комментарии на тему, правда ли это или только отговорка, чтоб отлынивать от работы. Затем несколько селян признались, что они постоянно смешивают круглое и длинное и ни разу не болели. В конце концов Эмилио начал раскачиваться из стороны в сторону, показывая им свое беспокойство. Но это ни к чему не привело.
Догадавшись наконец, что ему нужно вернуться в квартиру, Манужаи поднялась и, покинув остальных, повела Эмилио домой, опасаясь, что он может упасть с одной из узких тропок, соединявших жилища и террасы; что бы ей ни говорили, Манужаи считала, что чужеземцы не могут видеть в тусклом красном свете самого маленького из солнц Ракхата. Аскама отправилась с ними, для разнообразия прицепившись к матери, но затем посмотрела на Эмилио и с детской прямотой спросила:
— Сипадж, Мило, а Ди умрет к утру?
Эмилио промолчал. Его неизменной политикой было говорить правду, а если по правде, то после смерти Алана Пейса казалось слишком вероятным, что Ярбро не переживет ночь. Но Эмилио не мог найти слов, чтобы произнести эту мысль вслух.
— Возможно, — ответила за него Манужаи, подняв и уронив свой хвост — что, как Эмилио полагал, было равносильно пожиманию плечами. — Если не получит то, что хочет его сердце.
Обретя голос, Эмилио сказал:
— Кое-кто думает: Ди сделало больным что-то, что он съел или выпил.
— Иногда еда делает больным, но многие ели ту же пищу, а болен только Ди, — с неоспоримой логикой сказала Манужаи. — Вам нужно найти, что он хочет, и дать это ему.
В жизни руна не было настоящего уединения. В большинстве квартир имелись углубления или закутки, которые могли разделять некоторые привычные зоны использования. Похоже, никто тут не владел помещениями, их просто занимали. Иногда семья уходила, чтобы посетить другие деревни, и комнаты пустовали, но если другой семье нравилось жилье, она перебиралась в него, а возвратившиеся путешественники выбирали какие-нибудь иные апартаменты, вселяясь туда. Энн и Джордж Эдвардсы были смущены отсутствием двери в спальне, поэтому оккупировали в квартире Манужаи и Чайпас самый изолированный участок, дойдя до того, что установили внутри жилища палатку. Остальные каждую ночь размещали свои походные кровати в разных местах, а если случался наплыв гостей, спали на подушках руна — там, где находили свободное пространство.
