Джеймс Уайт - Космический госпиталь. Звездный хирург. Большая операция
В глазах у него словно помутилось, и внезапно он сообразил, что плачет. Странно, подумалось ему, слезы ведь не относятся к числу приобретенных практикой рефлексов, иначе все врачи рыдали бы над больными. Скорее, причина их в злости на то, что погиб пациент, который по всем признакам должен был выжить, и в том изнеможении, которое не отпускает его много-много дней подряд. Увидев же лица глядевших на него раненых, Конвей пришел в полное замешательство.
Потом события как бы слились в один поток. Глаза Конвея так и норовили закрыться, и проходило сколько-то секунд, а то и минут, прежде чем он открывал их снова, хотя сам течения времени не замечал. Легкораненые передвигались по палате, болтали с теми, кто не мог ходить, и переговаривались о чем-то между собой. Но Конвею было некогда отвлекаться на разговоры, да и голова его шла кругом от принятых мнемограмм. А в краткие промежутки отдыха его взгляд чаще всего обращался туда, где парили во сне у входа в палату Мэрчисон и врач-кельгианин.
Келгианин напоминал громадный и мохнатый знак вопроса; он издавал порой тот низкий стонущий звук, какой вырывается во сне у некоторых ДБЛФ. Мэрчисон медленно вращалась на конце десятифутового предохранительного ремня. Интересно, подумал Конвей с нежностью, наблюдая за плавным вращением стройного девичьего тела, почему в невесомости спящие всегда принимают позу эмбриона? Он сам с радостью прикорнул бы рядом, но сейчас была его очередь дежурить, а смена предстояла очень и очень нескоро — через пять минут или пять часов, в общем, через вечность. Пожалуй, надо бы чем-то заняться. Решение словно пришло откуда-то извне. Ноги повлекли Конвея в кладовую, где лежали раненые, для которых наиболее вероятным был летальный исход. Только здесь и больше нигде он позволял себе поболтать с умирающими или утешал их каким-нибудь другим, не менее бесполезным способом. Что до инопланетян, то он мог лишь надеяться, что эмпат Приликла передаст его сочувствие тому кровавому месиву, в которое превратились тела тралтана или мелфианина.
Мало-помалу и в то же время внезапно Конвей осознал, что в кладовую за ним последовали все ходячие раненые, которые вдобавок притащили за собой, как на буксире, тех, кто вынужден был пребывать в неподвижности. Они окружили его, лица их были суровыми, решительными и почтительными. Вперед протолкался майор Стиллмен. В здоровой руке он сжимал пистолет.
— Пора кончать, доктор, — произнес он. — Мы все согласны. — Повернув пистолет дулом к себе, он протянул его Конвею. — Возьмите, это поможет убедить Дермода, что ему лучше не выкидывать никаких фокусов и спокойно нас выслушать.
Сразу за спиной Стиллмена парила запеленутая мумия, которая оказалась капитаном Уильямсоном, рядом покачивался человек, который его сюда доставил. Капитан беседовал о чем-то со своим спутником на языке, который показался Конвею смутно знакомым. Он стал было припоминать, что это за язык, но тут пациенты снова зашевелились и задвигались, и Конвей заметил, что многие из них вооружены. Оружие находилось в особых кармашках скафандров, а он, складывая защитные костюмы в углу пася.
Следом за ранеными Конвей выбрался в коридор, который выводил в Приемный покой. Стиллмен по дороге рассказывал ему о том, что побудило их выступить. У самого покоя майор встревоженно спросил:
— Как по-вашему, доктор… я не предатель?
Вопрос вызвал в душе Конвея такую бурю чувств, что он сумел выдавить из себя только односложное:
— Нет!
Глава XXV
Наставляя пистолет на командующего флотом, Конвей чувствовал себя цирковым клоуном, но выбора у него, похоже, не оставалось. Он проплыл в Приемный покой, подобрался к Дермоду и держал того под прицелом до тех пор, пока не подоспели остальные. Чтобы скоротать время, он попытался объясниться с ним, но добился немногого.
— Значит, доктор, вы хотите сдаться, — проговорил тот, не глядя на пистолет, и перевел взгляд с Конвея на раненых мониторов. Вид у него был такой, как у человека, которого неожиданно подвел преданный друг. Конвей еще раз попытал счастья.
— Не сдаться, сэр, — поправил он и показал на мужчину, который сопровождал носилки Уильямсона. — Мы… Вот ему нужен коммуникатор. Он прикажет прекратить огонь.
Запинаясь от волнения, Конвей принялся объяснять. Он начал со столкновения «Веспасиана» с транспортом. Внутренние помещения обоих кораблей оказались сметены, поэтому, хотя спасателям и было известно, что среди раненых имеются как мониторы, так и враги, им было не до того, чтобы разбираться в том, кто есть кто. Позднее же, когда легкораненые стали ходить по палате, разговаривать друг с другом и помогать лежачим, быстро выяснилось, что примерно половина из них — с борта транспорта. Как ни странно, на взаимоотношения пациентов это почти не повлияло, а медицинскому персоналу было попросту не до того. Так что все продолжалось по-прежнему: пациенты старались заменить недостававших медсестер и говорили… Ведь в палате лежали мониторы с «Веспасиана», а «Веспасиан» летал на Этлу. А его экипаж научился, разумеется в разной степени, этланскому языку; сами же этлане общались между собой на том языке, который был общеупотребительным для всех подданных Империи, подобно универсальному языку Федерации. И вот после того, как было преодолено взаимное недоверие, мониторы узнали, что на имперском транспорте присутствовали весьма высокие чины. Одним из тех, кто уцелел в катастрофе, был Хералтнор, третий по старшинству офицер флота Империи, осаждавшего космический госпиталь.
— А последние несколько дней пациенты вели мирные переговоры, — закончил Конвей. — Конечно, они были неофициальными, однако мне кажется, что полковник Уильямсон и Хералтнор вполне могут считаться представителями своих сторон.
Хералтнор обратился к Уильямсону на этланском, потом наклонил гипсовый кокон так, чтобы полковник мог взглянуть в лицо командующему флотом, и сам тоже с тревогой уставился на Дермода.
— Он далеко не дурак, сэр, — сказал Уильямсон. — По звукам взрывов и по изображению на экранах он определил, что наши силы на исходе. Он говорит, что высадку десанта мы предотвратить не сможем, и мы с вами, сэр, знаем, что он прав. Он говорит, что десант, скорее всего, будет высажен через несколько часов, но настаивает не на сдаче, а на прекращении огня. Он не хочет, чтобы победа досталась им. Он хочет лишь прекратить бойню. Он говорит, что был бы не против отделить кое в чем правду от лжи…
— Он говорит слишком много, — буркнул Дермод. На лице командующего застыло выражение сердечной муки, словно он отчаянно желал и в то же время боялся надеяться. — А вы уже и уши развесили! Почему вы не доложили мне…
