Азамат Козаев - Имяхранитель
Иван слушал и становился мрачнее с каждой секундой. То, что Модест откровенно докладывал ему об особо секретном отделе, существующем в недрах и без того до предела закрытой Коллегии общественного здоровья, наводило на паршивые мысли. Особенно тревожило Ивана упоминание о шестерке тренированных бойцов. Однако движения отряда перехвата вблизи от свалки пока что не обнаруживалось.
Он еще раз окинул внимательным взглядом окрестности и спросил о том, что показалось ему самым странным:
– Зачем вам физик?
– И опять точный вопрос! – восхитился Модест. – Послушайте, имяхранитель, кем вы были раньше? Ученым? Следователем?
– Для меня никакого «раньше» не существует, – сухо сказал Иван. – Итак, в чем роль физика?
Модест в задумчивости постучал ногой по ржавой железной коробке неизвестного назначения. Из-под коробки выскочила ящерица, будто нарочно окрашенная в красное и черное – скорбные цвета, суетливо обежала свое укрытие по периметру и юркнула назад. Модест тепло улыбнулся, отчего стал еще больше похож на херувимчика, постелил на коробку носовой платок, присел сверху и сказал:
– Физик в нашем квартете ведет партию первой скрипки. Или даже дирижера. Его задача – самая важная среди прочих: определить законы существования и методы поиска каналов… порталов… словом, потайных ходов, ведущих внутрь Пределов. По-видимому, нечеловеческая клиентура «Омеги», за исключением химероидов, конечно, прибывает на Перас откуда-то извне.
– С Геи?
– Вряд ли… Да нет, что я говорю? – спохватился Модест. – Совершенно исключено. На Гее обитает всего четыре вида разумных существ, все они нам хорошо известны. Кроме того, из них лишь один вид способен успешно маскироваться под homo. Остальные два абсолютно не антропоморфны. Здесь же практически все выглядят людьми. В большей или меньшей степени, но – все. Например, наш милейший погребмейстер Сид…
– Что? – выдохнул Иван. – Кочегар – не человек?
– Натуральный фавн. От макушки до копыт. Поэтому и позволил завербовать себя совершенно безропотно. Знал, что в противном случае… – Модест неопределенно пошевелил пальцами. – Опустим подробности. Жаль, он окончательно забыл, как попал на Перас. Впрочем, кто из нас что-либо помнит о собственном младенчестве?
– Как я понимаю, меня сейчас тоже вербуют, – пробормотал Иван.
– Браво, имяхранитель. Вы – сама проницательность. – Эв Агриппа изобразил рукоплескания. – Теперь понимаете, почему мы сожгли ваших химероидов здесь, а не под присмотром ревизоров из Коллегии кремации? Мне категорически не нужны свидетели в этом щепетильном деле.
– Вдобавок вам удалось походя замазать меня в паре тяжких преступлений. Подпольная кремация, убийство разумных химероидов – ведь «черти» разумны?
– Самки – безусловно. Строжайше охраняются законом. Пять лет Сибири за убийство каждой гарантирую. И года три – за контрабандный ввоз на территорию Гелиополиса. Итого тридцать два года. Значительный срок.
– Ввез их, получается, тоже я?
– Вы, вы, имяхранитель, – вновь улыбнулся Модест. – Ввезли с корыстной целью, но покупателя не нашли, поэтому и умертвили. Полагаю, у присяжных не возникнет сомнений в справедливости обвинений. Каторга, дорогой Иван, обеспечена вам до конца жизни – даже не будь вы обломком.
– А над обломком и суда никакого не будет.
– Верно.
Иван неспешно достал из рукава кистень, встряхнул. С печальным звоном расправилась цепь. Рубчатый груз закачался, подобно маятнику, разбрасывая бледные солнечные зайчики.
Модест сладко потянулся и сказал:
– А я и не заметил, когда туман рассеялся. – Потом встал, недобро прищурился и отчеканил: – Бросьте пугать меня, Иван. Здесь, – он прикоснулся пальцем к нагрудному значку Коллегии кремации, черному овалу с багровым стеклянным «глазом» в центре, – встроена миниатюрная линза. Ее микродаймон исправно транслирует нашу беседу на катер «Омеги». Не только звук, но и изображение. Думаю, в настоящий момент мои перехватчики уже грызут удила. Если вы решитесь меня прикончить, то сделать это, разумеется, успеете. Но пожизненная каторга в таком случае станет для вас всего лишь мечтой. Прекрасной и недостижимой. Ну, что вы сопите? Благородному обломку претит сотрудничество с охранкой?
– Представьте.
– У киликийских купцов в древности имелось забавное выражение: «ударить по носам», – состроив провокационную мину, сообщил Модест. – Что означало – прийти к сомнительному в нравственном плане, однако выгодному для обеих сторон соглашению. Как раз наша ситуация. Ударим?
Иван хохотнул и резко выбросил вперед левую руку. Модест среагировал очень живо и попытался откинуть голову в сторону, однако до быстроты имяхранителя ему было далеко. Сильнейший щелчок пальцем по носу выбил из ангельских глаз эва Агриппы обильные слезы, а из великолепно очерченных ноздрей – кровь.
До полной луны было еще далеко, и кровь у полноименного текла обыкновенная, красная, без малейшей примеси перламутра.
– Не люблю двусмысленностей, – проговорил Иван, наблюдая, как Модест запрокидывает лицо, тщась остановить кровотечение. – Считай, что мы договорились.
ОКЕАНПозавчера, пять часов пополудниДвигатель многошагового расширения выплюнул отработанный воздух, и тонкая наклонная труба катера в очередной раз разразилась отвратительными кашляющими звуками. Иван поморщился и стал смотреть на гребное колесо. Лопасти у колеса были медные, великолепно надраенные, а спицы – из пропитанного бесцветным лаком бамбука. Катер шел малым ходом, поэтому брызг от колеса почти не было, только пенный след. В пене сновали большеголовые рыбы – наверное, собирали оглушенную лопастями мелкую живность.
Иван уже знал, что если смотреть на колесо долго, начинает казаться, будто оно вращается в обратную сторону, и от этого кружится голова. Можно, конечно, пойти на нос и смотреть вперед, на штилевое море, вода которого напоминает слабо покачивающееся мутное зеркало. Но тогда голова закружится еще скорей. Можно спуститься в тесный кубрик, плюхнуться в подвесную койку и попытаться вздремнуть… Нет, в кубрик спуститься нельзя, потому что он расположен чересчур близко от машинного отделения. В кубрике отчетливо слышно, как за тонкой железной стенкой ходят шатуны, шипят перепускные клапаны, грохочут цепи и весело матерится моторист. Но шум ерунда. Самое жуткое то, что там совершенно явственно чувствуется: вот он, двигатель, рядышком. Трудится, пыхтит, притворяется покорным слугой человека, а сам ждет момента, чтобы хлоп! – и взорваться, превратив катер в груду щепок, а пассажиров – в хорошо измельченный корм для лобастых рыб.
– Дьявольщина! – сказал Иван и встряхнул головой, отгоняя видение кровавых волн, в которых меж разбитых досок и обрывков матросских рубах снуют проворные серебристые тени, собирающие разлохмаченные куски мяса.
* * *…Катер отдела «Омега», имевший приличное водоизмещение и агрессивное название «Кербер Нападающий», шел к Химерии. По словам Модеста, это путешествие было сейчас остро необходимо. Только там имелась возможность прояснить, за каким рожном в Гелиополисе появились «черти» и с какой целью напали на имяхранителя. Напали открыто, в лоб, а не из засады, как у них принято.
Очевидно, у эва Агриппы даже среди химероидов имелись завербованные кадры, готовые выложить ему любые сведения.
Перед принятием этого решения Модест долго выпытывал у Ивана подробности ночной схватки: кто мог быть свидетелем, кому принадлежал дом, из которого вышли (или от которого отошли) «черти», точное время встречи и прочее в том же духе.
Про дом Иван кое-что знал: лихой возница «Черного ворона» был крайне осведомленным субъектом. Это довольно большое и дорогое жилище принадлежало прежде состоятельному овцеводу с земли Ифидис, однако уже более года пустовало. В нем случилось жуткое смертоубийство – спятивший хозяин порешил собственное семейство, вообразив домочадцев мясными овцами. Ясно, что желающих заселить злосчастный дом не находилось. Более-менее точно описал Иван костюм и фигуру «альфонса». Особенно пришлось по душе Модесту упоминание полумаски и широченных полей боливара. А вот внешность сочинителя текста государственного гимна и прославленной оды «К Серафиме» вспомнить имяхранитель толком не смог. Полноватый лысеющий человечек с лицом доброго дядюшки и Именем наподобие тонзуры – и это все.
– Все? – гнусаво переспросил Модест. Нос у него чудовищно распух и уже начал приобретать баклажановый оттенок. – Ах, как жаль. Ведь он мне интересен значительно больше, чем повеса в маске и шляпе. Понимаете, почему?
– Скажешь, пойму.
– Экий вы невежда! – Эв Агриппа ни за что не желал переходить по примеру Ивана на «ты». – Да потому что настоящий автор названных стихов скончался в прошлом веке! Что ж, – сказал он, помолчав, – в Гелиополисе нам пока делать нечего. Насколько мне известно, в неволе самки «чертей» на контакт с человеком не идут. Если кто-то и сумел их приручить, то сделать это мог только непосредственно на Химерии, войдя в стаю.
