Виталий Забирко - Космический хищник (Путевые записки эстет-энтомолога)
И опять ни радости, ни удовлетворения я не испытал. Постоял, посмотрел на вздрагивающий кокон, затем развернулся и деревянной походкой направился к схрону.
— Что-то не так, бвана? — недоуменно спросил Кванч, догоняя меня. Через два дня он вылупится…
Я ничего не ответил. Принял информацию к сведению, и только.
Тана проснулась. Стандартная доза снотворного оказалась бессильной против злокачественной перестройки организма. Лежа в гамаке, Тана широко раскрытыми глазами смотрела на собранный диагност.
— Привет, — сказал я, выбираясь из лаза. — Отдохнула? Как себя чувствуешь? Лучше?
Она перевела взгляд на меня и долго, словно не узнавая, смотрела неподвижным взглядом.
— Я умру? — неожиданно спросила она, и губы у нее дрогнули.
— Это еще что за выдумки? — сказал я, но искреннего возмущения не получилось. Фраза прозвучала сдавленно и бесцветно. Тоже мне, конспиратор! Распечатку не стал делать, а разобрать диагност не догадался.
Тана отвела глаза в сторону и уставилась в стену расширенными зрачками.
Кванч, вошедший следом за мной, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Абориген понял все сразу — в отличие от диагноста ему достаточно было одного взгляда.
— Я… Я пойду, бвана? — неуверенно пробормотал он.
— Да, — сказал я. — Да, сходи на разведку.
И Кванч выскочил из схрона с проворностью ящерицы. Было у аборигенов что-то общее с пресмыкающимися.
— Я умру… — утвердительно проговорила Тана. Глаза у нее заблестели, она всхлипнула.
— Да что ты заладила… — поморщился я, и в этот раз получилось более достоверно. — У тебя сильнейшее переутомление плюс нервный срыв. Пару дней отлежишься, и будет все в порядке. Кушать хочешь? Кванч свежих грибов нарвал.
— Нет. Не хочу, — проговорила она ровным голосом. Нотки плаксивости исчезли, но она мне не верила. — Подойди ко мне. Сядь рядом.
Я поднял с пола чурбак, перенес к гамаку, поставил, сел.
— Дай руку.
Она взяла мою ладонь левой рукой и крепко, насколько могла, сжала. Крепкого пожатия не получилось — ладонь у нее была горячая и слабая.
— Когда я буду умирать, — сказала она, глядя мне в глаза, — ты не отпускай мою руку. Держи. И я никуда не уйду…
Все мои силы были направлены на то, чтобы выдержать ее взгляд и не отвести глаза в сторону, и я ничего не смог ответить.
— Я тебя любила, — сказала она. — Любила больше жизни. Для меня ничего в этом мире, кроме тебя, не было. А ты меня никогда не любил…
— Ну что ты… — опять независимо от меня проговорили губы. — Я тебя тоже люблю. Все у нас будет хорошо.
Она первая отвела взгляд, поморщилась от боли, растирая правой ладонью низ живота.
— Что там у меня? Твердое… Вырвать бы его с корнями…
— Болит? — спросил я мертвым голосом. Она кивнула.
— Сейчас сделаю обезболивающее. Я аккуратно высвободил руку, встал и, подойдя к аптечке, начал перебирать препараты. «Чем я заслужил ее любовь?» — билась в замороженном сознании мысль. Не понимал я этого чувства и ответа не находил.
Приготовив коктейль из лошадиной дозы снотворного и обезболивающего, я ввел ей в руку, и Тана почти сразу уснула. А я принялся бездумно колесить по схрону, не находя себе места. Сам не знаю почему — никаких чувств в душе не было. Полная опустошенность.
Ночь, следующий день и следующую ночь я пребывал в каком-то сумеречном мироощущении. Спать не спал, но и бодрствовать не бодрствовал. Впал в пограничное состояние между сном и явью, передвигаясь и действуя, как сомнамбула. Настолько все перекосилось, что я не смог вести ежедневные записи и начал совершать нелогичные, парадоксальные поступки. Прекрасно понимая, что в условиях частотно-волновой блокады Аукваны мне не удастся связаться с челночным катером, я тем не менее активировал передатчик, вынес его из схрона, где нормальной работе мешала экранирующая сеть, и каждый час пытался выйти на связь. То, что передатчик могут засечь егеря, меня не волновало — я, как и Тана, видел единственный шанс спасения ее жизни в том, чтобы погрузить тело в криогенную камеру и доставить в ближайший медицинский центр. Шанс был мизерный, но он был — Кванч сообщил, что птенцы ногокрыла начали закукливаться, а это означало, что браконьерской охоте пришел конец и егеря не сегодня-завтра снимут частотно-волновую блокаду.
Несмотря на то, что действие снотворного закончилось, Тана в сознание не приходила. Странно, но боль не мучила ее, и она умирала тихо и спокойно. И только утром третьего дня я увидел, что боль возобновилась. Не открывая глаз, Тана зашевелилась в гамаке, лицо ее перекосилось, она закашлялась, и изо рта вытекла струйка крови.
Понимая, что это все, я сел рядом, взял ее ладонь в свою и тихонько сжал. Она не ответила, но задышала часто-часто, напрягаясь всем телом. Потом тело ослабло, и ритм дыхания начал успокаиваться. Кванч все утро метался между мной и передатчиком. Вначале он сообщал, что никто не отвечает, затем, видя, что мне не до него, перестал говорить, лишь раз в полчаса появлялся в схроне, с минуту виновато переминался с ноги на ногу и вновь уходил к передатчику.
Тана лежала навзничь, дышала тихо, как во сне, но все реже и реже. Ладонь ее становилась все холоднее, и чем больше она остывала, тем сильнее я сжимал ее, выполняя последнюю волю.
И в этот момент в схрон угрем проскользнул Кванч и закричал:
— Бвана, есть связь! Капитан вас вызывает! Я растерянно перевел взгляд с Таны на Кванча.
— Быстрее, бвана, он хочет с вами говорить!
Прекрасно понимая, что ничто уже не поможет, я осторожно отпустил руку Таны, встал с чурбака и направился к выходу.
Когда я надел наушники, мне показалось, что капитан челночной шлюпки тараторит на запредельной скорости.
— Забирайте нас, — сказал я, не предприняв ни малейшей попытки разобраться в его тарабарщине.
— Сейчас опасно! — снова затараторил, возражая, капитан. — Егеря все еще контролируют воздушное пространство над мангровыми островами!
— Забирайте, — бесцветно повторил я и отключил связь. Затем включил маячок с узконаправленным пеленгом для посадки катера и снова полез в схрон.
Отсутствовал я всего какую-то минуту, но именно в это время Тана умерла. Она лежала все в той же позе на спине, только голова чуть склонилась влево, и веки приоткрылись. Зрачки сузились, и теперь из-под век на меня смотрели половинки голубых глаз, а не черные дыры полных боли расширенных зрачков, которые взирали на меня позавчера. Она успокоилась… Навсегда.
Кванч сидел на чурбаке и смотрел на нее во все глаза. Быть может, он впервые видел мертвого человека. Я опустошенно опустился рядом на соседний чурбак и тоже стал смотреть на Тану. Ничего другого мне не оставалось до прибытия катера.
