Игорь Забелин - Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)
- Но кто убил... - спрашивавший словно споткнулся, - Альтруиста?
- Его же сородичи. Что еще можно предположить? Причем тут же, немедленно. Непосредственная реакция. И бросили их в пещере. Бросили, между прочим, и буквально - вспомните положение ног. И может быть, засыпали землей, а может быть, нет. И ушли из пещеры навсегда...
- А какова мораль сей басни? - спросил загрустивший Рубакин.
- Все мораль бы тебе, - сказал Трива. - Элементарное торжество эмпирики.
Не исключено, что мы еще кое в чем разобрались бы, не прикати за нами два обкомовских "газика".
- У нас лекция в Хороге, - вздохнул Рубакин.
...Ночью Гунт - у Сучана он бурный, грозный - поднялся высоко в горы, почти к самому лагерю, - шум его наполнил палатку, и воздух от этого стал гуще, плотнее и прохладней. Посторонние мысли утонули в Гунте, унеслись вместе с его волнами туда, к Пянджу, над которым нам вновь, уже в обратном направлении, предстояло пролететь завтра. "В обратном направлении" - значит параллельно потоку, значит из прошлого в будущее, в согласии с потоком времени.
"Но какую крупицу знания принесем мы вместе с Пянджем будущему? - думал я. - Неужели только примитивную историю столкновения человека с человеком?"
Я поймал себя на этом словосочетании - "примитивная история", и оно резануло меня. Если здесь, в пещере, пусть много тысячелетий тому назад, вспыхнула и угасла искра сознания, то так ли уж это примитивно? Если разумный человек пал здесь под ударом каменного топора, то можно ли усматривать в подобном факте примитивную историю? И мало ли таких историй унесло и скрыло в Аральском море время-пяндж? И мало ли их запечатлено в незримых свитках платана из Халаи-Хумба? Рассуждения мои перенеслись и в более близкое прошлое, в котором всяческие топоры опускались на головы гениальных людей, но я заставил вернуться себя к сучанской пещере.
Отчетливо увидел я в темноте хромого грузного калеку с культей вместо правой руки, с вывернутыми, торчащими из-за толстых губ зубами, - калеку, смотрящего на меня из тьмы ночи, как из тьмы тысячелетий, настороженными мудрыми глазами.
Трагическая судьба гения? И так можно все истолковать, но в течение двух десятилетий судьба гения складывалась счастливо, а не трагично, - его почитали соплеменники, они по-своему заботились о нем, и он получал свою кость с мясом. Не исключено, что Калека был первым из гениев, добившимся прижизненного признания.
"Признание". Слово это повисло передо мной в темноте и чуть засветилось слабым фосфоресцирующим светом. Теперь я видел только его и думал только о нем - о признании. Не признательность слабого за брошенную плохо обглоданную кость, а признание слабейшего, признание Калеки за знание, за разум... В самом слове "признание" угадывается торжество разума, знания, его оценка, способность и умение дорожить им.
Вот что главное в истории орды: суровые обстоятельства заставили их ценить знания, дорожить ими, - они хранили его, как огонь в лозняковых обмазанных глиной корзинах, - а знание воплощалось в Калеке.
Если так, если я прав, то сучанская история - неосознаваемая, конечно, ее участниками история борьбы за право человека называться Человеком Разумным, история борьбы за нас, за сегодняшний день. Не просто знание - знают и животные, а сохранение и накопление знания, - вот что отличает Человека Разумного, Хомо Сапиенс, от всех его предшественников. И потом - сознательное использование знания, разумное использование. Здесь, в ущельях Пянджа и Гунта, сначала завязался, а потом был разрублен едва заметный, но столь важный для истории человечества узелок, здесь человек попытался подняться во весь рост.
И поднялся. И упал, чтобы снова подняться. И снова упасть. И передать все-таки нам, бесконечно далеким потомкам, эстафету разума. И передать нам в наследство столь трудное звание - Человек Разумный.
Тогда, в пещере, соплеменники Калеки инстинктивно отомстили Альтруисту за утрату знания, - так же, наверное, они отомстили бы за утрату огня. Они лишь учились ценить знание, и потому оставили лежать рядом носителя знания и истребителя его, а сами ушли из пещеры и исчезли без следа.
Ниточка оттуда, из небратской могилы Калеки и Альтруиста, легко протягивалась в иные эпохи, в иные места, но я прервал полет фантазии.
Я стал размышлять о конкретном: я пытался угадать, как отнесутся к моей версии наши товарищи по расследованию...
"КАРА-СЕРДАР"
Глава первая,
в которой я безмятежно провожу время на восточном берегу Каспия и даже разговоры о каменных скульптурах Горного Мангышлака ничуть не затрагивают моего воображения
Спалось в палатке великолепно, как в те невозвратимые теперь уже годы первых экспедиций, когда ничего не требовалось молодости, кроме неба, ветра да радостно встречающего тебя темного от росы коня.
Утром было солнечно, и сквозь голубой парус откинутого полога виделся синий Каспий, ослепительно белый пляж, на который вползали буро-зеленые растрепанные плети растений.
Голубой парус на мгновение перечеркнула темная приземистая фигура.
- Прибившийся к нам искусствовед, - сказал мой сосед по палатке; он лежал во вкладыше, выставив наружу коричневые плечи.
Я промолчал, потому что тоже "прибился" к экспедиции: жену привели на Мангышлак служебные обязанности, а я приехал вместе с ней, чтобы увидеть Каспий и отдохнуть от города.
- Вы слышали, с какой идеей носится искусствовед? - Сосед мой, выбравшись из вкладыша, натягивал на тугую грудь майку. - Уверяет, что открыла Горном Мангышлаке, на Каратау, скульптурные произведения эрсари... Впрочем, он весьма щепетилен и говорить об искусстве эрсари не любит. Хочет сначала все досконально изучить, а потом уж поразить мир. - Сосед улыбнулся. - Одному ему туда не добраться, вот он и ездит второй год с геологами.
- Вы тоже видели скульптуры? - я спросил совершенно равнодушно, просто чтобы поддержать разговор.
- Формы выветривания там действительно причудливые, - сказал сосед. - Но едва ли к скалам прикасалась рука человека. Все можно объяснить гораздо проще. Например, особенностями меловых пород альбского возраста: в них включены очень твердые, разнообразные конкреции, которые теперь вынесены на поверхность.
После завтрака геологи уехали в поселок Ералы отбирать образцы горных пород в кернохранилище, и в лагере остались только дежурный и мы с искусствоведом. Искусствовед - невысокий коренастый человек с ослепительно сияющей на солнце лысой головою - сам представился мне:
- Евгений Васильевич Варламов. - И добавил: - Можно просто Евгений.
"Просто Евгений" энергично встряхнул мою руку и весьма напористо предложил пройтись вдоль берега.
