Стивен Бакстер - Корабли времени
Хилари Бонд поднялась на возвышение, сооруженное из бензиновой бочки, заменявшее кафедру и трибуну оратора одновременно, опершись на широкое плечо Стаббинса. Ее лицо торжественно сияло.
Она объявила об официальном обосновании новой колонии, которую собиралась назвать «Первый Лондон». Затем попросила нас присоединиться к молитве. Я свесил голову вслед за остальными и сложил перед собой руки. Мне казалось, что я, в самом деле, перенесся в храм во время церковной службы, и слова Хилари звучали ностальгически, перенося меня туда, в простую и надежную жизнь.
Но, вслушиваясь в ее слова, я отбросил все сомнения и воспоминания и постарался влиться собственной волей в общий поток единой мысли и славословия.
17. Дети и потомки
Первые плоды новых союзов стали появляться примерно год спустя, под присмотром Нево.
Морлок внимательно проверил наших первых новичков" – я слышал, как одна из матерей не решалась доверить ему ребенка, но Хилари развеяла ее страхи – и Нево объявил, что родилась отличная девочка, после чего вернул ее родителям.
Тут же без промедления – так мне, во всяком случае, показалось, появилось еще несколько детей – точно ими выстрелили из пулеметной обоймы. Забавное зрелище представлял собой Симмонс, которому приходилось обнимать и удерживать на руках сразу несколько детей, ибо основную часть обязанностей по опеке женщин-колонисток бывший футболист взял на себя. Сам еще недавно казавшийся большим ребенком, гигант стал папой нескольких малышей.
Дети вообще были источником постоянной радости для колонистов. Сразу прошли периоды депрессии, упадка, ощущения одиночества. Если так можно выразиться, дети были сильнейшим лекарственным средством – правда, не из арсеналов Нево. Теперь не надо было думать о проблемах – вот они, дети, рядом. Это были первые люди, для которых Новый Лондон стал настоящим домом и родиной – первые люди палеоценового периода.
Я смотрел на их пухлые ручки и ножки, и мне казалось, что, наконец, с лиц их родителей впервые спадает пелена, наброшенная войной.
С тех пор стало негласным правилом: каждый новорожденный проходил обследование у Нево.
И вот пришел день, когда он не вернул ребенка родильнице. Это стало предметом частной драмы, в которую посторонние не вмешивались. Нево на несколько дней пропал в лесу, занимаясь таинственными делами и никому ничего не объясняя.
Нево придумал так называемое «групповое обучение», где все, в первую очередь он, делились секретами выживания. Там объяснялось производство свечей или одежды из местных ингредиент материалов, из подножного материала, он даже разработал собственный рецепт мыла, больше правда похожего на полузасохшую глину: из соды и сала животных. Помимо этого, он разрабатывал немало других широких тем: медицина, физика, математика, химия, биология и принципы перемещения во времени…
Доводилось и мне сиживать на этих лекциях. Несмотря на странный неземной голос морлока, к которому никак нельзя было привыкнуть, и его манеры, читал он превосходно, и по ходу дела даже успевал задавать вопросы, чтобы проверить, поняла ли его аудитория. Он мог бы вполне вести пару дисциплин в любом из английских университетов, несмотря на то, что сравнительно недавно (50 миллионов лет назад!) освоил грамоту.
Нево постоянно вникал в речь своих слушателей, запоминая новые слова и по ходу отметая жаргон и окказиональную лексику. Часто он проводил пока демонстрационные занятия с деталями из дерева и металла или вычерчивал на песке диаграммы палочкой.
Как-то ночью мы беседовали с ним о том да о сем. Нево толок пестом в ступе пальмовые семена для какого-то снадобья.
– Бумага, – вдруг сказал он.
– Что – бумага? – опешил я.
– Нам нужна бумага. Хотя бы кусочек. Еще лучше – большой кусочек. Совсем хорошо – много больших кусочков.
– Перестань говорить, как туземец. Чего ты хочешь?
– Нам – ткнул он пестиком себе в грудь. – Нужна бумага. Вам, людям, не хватает памяти – вы все храните на бумаге. Моим ученикам нужна бумага, иначе у них не будет хорошей памяти.
– Но они же прекрасно помнят, ты же прове…
– Они забудут все через несколько лет, – категорически ответил он, коротко звякнув ступкой. – У них не работает долговременная память, как у моего народа.
Вот те на… Теперь я понял, что он имел в виду. Нево говорил о знаниях, которые передаются из поколения в поколение, в перспективе – о книгах. Или каких-нибудь других хранилищах информации, о которых мы пока не знали. Значит, он считал нас уже проходящими, завещающими поколениями.
Подсев к нему поближе, я взял ступку и пестик из его рук.
– Но смысл, Нево? Ведь ты рассказываешь им о квантовой механике, о единой теории наук! Зачем им хранить такой материал? Им еще столько миллионов лет суждено жить дикарями, пока не разовьется человечество.
– Отнюдь, – сказал он. – Все это понадобится уже их детям – если они выживут. По принятой теории, достаточно популяции в несколько сотен членов любых крупных млекопитающих для генетического разнообразия, чтобы обеспечить выживаемость вида.
Я тут же вспомнил, что сказала Хилари Бонд.
– Сейчас членов колонии еще слишком мало, чтобы она была обеспечена высоким уровнем выживаемости, но как только число достигнет определенного порога… единственный способ выживания – это надежная передача знаний. Они могут впоследствии стать генными инженерами, калибровать материал и просто на худой конец, избавиться от последствий лучевой болезни в генах, вызванной каролиниевой радиоактивностью. Вот тут-то им и понадобится все, включая квантовую механику.
Я ткнул пестиком в ступку.
– Ну, хорошо. Пускай. Но вот вопрос: суждено ли выжить человеческой расе в палеоцене? Не забывай про ледниковые периоды.
Он внимательно посмотрел на меня. Может быть, даже непонимающе.
– Что же, в таком случае? Ты хочешь сказать, что они вымрут?
Да, когда-то я принял решение остановить машину времени навсегда, чтобы прервать бесконечный поток бесконечных альтернативных историй. Теперь, когда эти люди оказались в далеком историческом прошлом (благодаря мне, в первую очередь) процесс окончательно выходил из-под контроля. Теперь мне предстояло думать не над тем, как я выберусь из этого, а как с этим будут жить мои потомки.
И тут мне припомнилось выражение лица Стаббинса, когда он взял в руки своего первенца.
Я же всего лишь человек! И повинуюсь человеческим инстинктам. Я не способен сознательно направлять эволюцию истории – это доступно лишь богам и тем, кто себя таковыми воображает. И, тем не менее, мы не должны позволить довлеть над нами этой распахнувшейся панорамой множественности событий, судеб, результатов. Мы не должны позволить Множественности Историй возобладать над нами. Каждый должен жить в стойкости духа, как если бы от нас одних, а не от Множественности зависели судьбы мира. В этом и есть, наверное, благородство человеческой души. Вынести все и твердо верить, что ты способен влиять на события, до самого последнего мига. И каждый должен стойко идти по жизни, помня об этом – пройти к самому Финалу, где Множественность уже не будет значить ничего.
