Борис Стругацкий - Время учеников. Выпуск 1
Но тогда, вообще-то, по совести говоря, мне это надо знать наверняка. Фил это или филькина грамота… черт. Простите за каламбур. Письмо от Вечеровского — или ерунда, не стоящая внимания. Если я это не выясню доподлинно — ночей же спать не буду. Доеду, не сахарный… тем более у меня до „Пионерской“ прямая ветка. Или, может, от „Черной речки“ ближе? Но совершенно не представляю, как там по земле остаток пути добираться… Убедюсь… убежусь… черт! Знаток русской словесности, обработчик подстрочников! Я не говорец, не речевик… Откуда это? Вылетело из башки, а что-то страшно знакомое… Узнаю наверняка, что никакого Вечеровского там и в помине нет — и тогда со спокойной совестью домой. Не так уж и далеко. Глухов вон старше меня на сколько — а с утра уже на моционе. Просвежил, говорит, голову.
Нет, надо убедиться. Что опасности нет. Надо же убедиться. Просто совпадение; просто баловство. Ничего не началось, слышите? Ничего не началось, все как всегда!
А если это действительно Фил… Значит, он болен. С ним что-то произошло. Скорее всего, с ним все эти годы происходило… и теперь он зовет. Ему нужно помочь. И я не могу не поехать, просто не могу.
А если нам грозит что-то — я обязан выяснить это наверняка. Я обязан быть во всеоружии, обязан знать точно, что, в конце концов, случилось, и вообще случилось ли. Лучшей возможности не представится. Лучшего способа не будет.
Но я ни слова…»
«…вопросительно повернулся к отцу.
— Тебе и впрямь так надо сегодня идти к Володьке?
— Ну как… А что такое, па?
— Понимаешь, мне тоже надо будет вечером выйти часика на три-четыре по делам, и не хотелось бы, чтобы мама надолго оставалась одна.
— Вот новости! Да ты что, пап? Грабители теперь ходят только по наводке. К нам их и поллитрой не заманишь!
— Сын, не юродствуй. Я хочу, чтобы ты дома посидел. Хочу, чтобы вы с мамой были сегодня вместе, друг у друга на глазах.
— Ну дела…
— По высшим политическим соображениям. Это не общее усиление режима, обещаю.
— Ты меня что, просишь? — обреченно уточнил Бобка.
— Да. Прошу.
Сын отвернулся.
— Хорошо, — мужественно сказал он. — Цум бефель, господин блоковый.
— Вот и ладушки. Не обижайся.
— Чего мне обижаться, — Бобка дернул плечом. — Деньги отдать?
— Зачем? Оставь себе. В будущий выходной пригодятся, или когда там надумаешь идти шмалать своих монстров…
— Они Володькины, а не мои, — сказал Бобка не оборачиваясь.
Малянов смолчал.
— Ребята! — раздался из кухни Иркин голос. — Неблагодарные! Обед остынет!
— Пошли? — сказал Малянов.
— Да уж навернем…
По коридору им навстречу вкусно тянуло только что снятым с огня рассольником. Калямушка уже околачивался на кухне с задранным хвостом — терся об Иркины ноги, крутился вокруг них по сложной орбите, как электрон кругом атомного ядра, и подвывал от избытка чувств. Тарелки были уже расставлены, и разрумянившаяся от готовки Ирка гостеприимно помахивала половником.
— Давай, Бобка, в атаку, — сказала она. — А то тебе, я так понимаю, уходить скоро.
— А если б не уходить — что ж, не обедать, что ли? — спросил Бобка. — Я, между прочим, и не пойду никуда — а обедать все равно буду.
— Ты же в гости собирался.
— Передумал.
Ирка подозрительно прищурилась на него.
— Нездоровится? Горло?
— Да почему сразу горло! Просто раздумал! Книжка интересная, не оторваться…
В комнате затрезвонил телефон.
— Ну конечно, — сказала Ирка, — как за стол, так телефон.
— Давай не подходить, — сказал Малянов. Сегодня он особенно боялся всего. И особенно теперь — когда через полчаса надо было идти.
Ирка хмыкнула.
— Я — всегда за. Но из вас кто-нибудь не выдержит.
— Это межгород, — первым сообразил Бобка.
Телефон надрывался. За окном словно смеркалось; от измороси воздух был густым, мутно-серым, дома напротив скорее угадывались, чем виднелись, и стекла снаружи затянули мельчайшие капельки воды. Туман налип на стекла. Слипец.
— Я подойду, — сказал Малянов.
Он поднял трубку и не сразу понял, почему раздавшийся в ответ на его „Да!“ голос ему что-то напоминает.
— Митька?
— Да… Это кто?
— Не узнаешь, собака?
И раздался знакомый с детства горловой, будто подернутый жирком смех.
Это был Вайнгартен.
— Валька… Господи, Валька, ты откуда?! Ты где? Ты что, приехал?
Нет, не было жизни. Лишь на какое-то мгновение, одно-единственное, задохнулся Малянов от нечаянной радости; полыхнул в душе разноцветный фейерверк и сразу погас, и только тяжелые темные ошметки разлетелись в стороны, а в середине, в сердцевине, в сердце осталось: началось. Таких совпадений не бывает. Началось. Таких совпадений не…
— Отец, ну ты совсем не поумнел! Что я там у вас забыл?
Слышно было лучше, чем если бы Вайнгартен звонил из соседней квартиры. И не трещало ни черта.
— Так ты что, прямо из Тель-Авива?
Опять жирный смешок.
— Одного идеократического государства мирному еврею на жизнь вполне достаточно, отец. С лихвой! Второго не надо!
Он говорил теперь с легким акцентом. Едва заметным. Все слова до единого — как встарь, и даже буква „р“, не будь которой, артисты просто никак, наверное, не смогли бы изображать англосаксов, была нормальной, питерской, — но интонации… ритм фраз, подъем тона и спуск… „С лихвой“, прозвучало скорее как вопрос: „С лихво-ой?“
— Подожди, Валька, я не понял… Ты что, по принципу „дайте, гражданин начальник, другой глобус“?
— Ну уж другое полушарие, во всяком случае. Юннатские Статы. Там… то есть тут… все юннаты!
— Валька, ты что, поддал?
— Сколько ни пей, русским не станешь, — неопределенно проворчал Вайнгартен. — Только не уверяй меня, что ты не поддал! Ну и что? На-ар-рмально! Воскресенье! В этот день Штирлицу захотелось почувствовать себя советским офицером!
Малянов все-таки рассмеялся.
— Как ты там?
— По сезонам скучаю, — не очень понятно ответил Вайнгартен, но после паузы угрюмо пояснил: — Солнце, солнце… Пальмы эти окаянные… Плюс тридцать в тени, понимаешь, а в гадюшник спустишься — там якобы русских водок целая стена, и рекламка полыхает: „Очень хороша с морозца!“ Придурки… Я чего звоню, старик! Я себе подарок сделал ко дню победы.
— Какой победы? — опешил Малянов.
— На исторической родине, я смотрю, совсем охренели от перестройки… или чего у вас там нынче… Может, русскому уже и по фигу, а еврею всегда радость. Победы над фашистской Германией, задница ты, Малянов! Мы со Светкой… Да, вам всем от Светки приветы и поклоны, натурально.
