Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры
Туземец, используя копье как шест, перемахнул с лодки на сухое место, проворно освободил бегемота от упряжи, и тот, с явным облегчением рявкнув, нырнул в сторону ближайшего болотного пастбища – нырнул глубоко, далеко и свободно.
Только тогда со дна лодки встали люди, числом пятеро – один в черном колпаке, остальные с непокрытыми головами, – и принялись перекидывать на берег пузатые рюкзаки, скатки одеял, какие-то корзины. При этом они не забывали зорко посматривать по сторонам.
Когда выгрузка закончилась, двое направились к шатру – высокий парень с курчавой бородкой и девушка почти такого же роста, с копной светлых волос, перевязанных широкой черной лентой.
– Интересно, что их манит к аггелам? – прошептал Цыпф.
– Что-что… – недовольно пробурчал Смыков. – Вспомните себя, когда пацаном были. Вседозволенность манит, оружие, власть, кровь чужая… Ну а потом, наверно, уже снадобье это проклятое на крючок берет.
– Жалко их… Красивые…
– На это внимания обращать не следует. Нам их сейчас убивать придется. Иначе они нас убьют… В девку цельтесь.
– Нет, я лучше в другого.
– Делайте, что вам говорят! – Смыков саданул Цыпфа локтем по ребрам. – Мужика наповал надо бить, а девку и подранить можно.
Парочка остановилась, не дойдя до шатра шагов двадцать, и парень ткнул пальцем себе под ноги – видимо, указывал на Веркины следы.
Боковым зрением Цыпф заметил, что левый глаз Смыкова зажмурился, а палец, до того свободно лежавший в спусковой скобе, плавно тянет крючок. Боясь опоздать, он задержал дыхание – не забылись уроки Зяблика, – поймал на мушку то место, где у девушки должен был находиться пупок, потом почему-то перевел прицел выше и дернул спуск. Пистолет резко и зло отозвался в руке.
Рядом ругнулся и тоже выстрелил Смыков – Цыпфу в правое ухо как гвоздь загнали. Лихорадочно поправив очки, он сквозь быстро рассеивающийся дымок разглядел, что парня на прежнем месте уже нет, зато девушка стоит там, где стояла, прикладывая к груди поочередно то левую, то правую ладонь, и с изумлением рассматривает их. Затем она сделала что-то вроде неловкого реверанса, на подгибающихся ногах развернулась боком и упала, последним движением сорвав с головы повязку.
– Ну какого, спрашивается, рожна вы торопитесь! – прошипел Смыков. – Одновременно надо было стрелять! Из-за вас я мужика упустил!
Над островом повисла жуткая тишина, какая бывает на кладбище за несколько секунд до того, как начнут гулко стучать молотки, загоняя в крышку гроба заранее наживленные гвозди. Возле сложенной у лодки поклажи уже никого не было, только вдалеке мелькала спина туземца, во все лопатки улепетывающего вдоль берега.
– Если этот молодец не дурак, он сейчас прорежет дырку в шатре, заберется внутрь и перестреляет нас, как кроликов, – с тихой злобой произнес Смыков. – Вы бы, товарищ Толгай, пошуровали там.
Нехристь молча кивнул, стянул через голову перевязь вместе с саблей, а из сапога извлек нож, заменявший ему в повседневной жизни и вилку, и шило, и бритву, и многое другое. В шатер он скользнул с привычной ловкостью давно прижившегося там кота – даже полог не шевельнулся. И почти сразу внутри загремело, залязгало, заворочалось – и как финальная нота в этой какофонической композиции одиноко грянул выстрел.
– Не понял… – пробормотал Смыков. Однако волновался он совершенно напрасно – не прошло и минуты, как Толгай, на ходу вытирая нож о штаны, выскользнул из шатра обратно.
– Голый это кто – Колька? – поинтересовался он.
– Колька, – подтвердил Смыков. – Вы что, и его за компанию прирезали?
– Не-е-е, – Толгай с трудом подбирал нужные слова. – Бородатый меня мало-мало не кончил… Колька спас… Бородатого ногой толкнул…
Из– под полога показалось страшное, перепачканное мукой и залитое слезами лицо несчастного Кольки.
– Ребята, развяжите… Умоляю… Кровью позор смою… Вы же меня знаете… В последний раз прошу…
– Что вы, братец мой, как белуга стонете? Не до вас сейчас, – ответил Смыков, переводя пистолетный ствол с одной предполагаемой цели на другую.
Слева, из зарослей рогоза, раздались выстрелы, и по коже шатра словно кто-то огромным ногтем защелкал. Справа завизжала девчонка и как ошпаренная вылетела из своего жилища.
– Обходят, – усмехнулся Смыков. – Стратеги. Трое всего и осталось, а гонору как на целую дивизию.
– Вы туда посмотрите! – сказал Цыпф и впился зубами в собственную ладонь.
Зеленые дебри, из которых совсем недавно появились аггелы, вновь расступились, на этот раз сразу в нескольких местах, и к острову устремилась целая флотилия буксируемых бегемотами плоскодонок. Это был не десант, а скорее грузовой транспорт (многочисленные тюки и ящики торчали выше бортов), но тем не менее каждую лодку сопровождал как минимум один аггел.
Большую часть из последовавших событий Лева Цыпф не запомнил – возможно, в человеческой памяти есть какой-то фильтр, способный отсекать все самое кошмарное и отвратительное, все, что потом не позволит спокойно есть, пить, спать, разговаривать… В сознании остался лишь бессвязный и обрывочный, похожий на бездарно смонтированный фильм набор картин: вот они все втроем бегут к берегу, чтобы помешать высадке, пистолет Смыкова бьет безостановочно – бац-бац-бац-бац, – и после каждого выстрела рядом с притопленной мордой ближайшего бегемота встают высокие фонтанчики, зверь ревет, вздымается из воды, топит лодку и сам уходит на глубину, окрашивая пену в розовый цвет; вот Толгай, размахнувшись из-за уха, швыряет гранату, от взрыва плоскодонка вспыхивает костром, во все стороны расползается жадное ревущее пламя, клочья обшивки, парящие в воздухе наподобие летучих мышей, тоже загораются, обожженный зверь не ревет, а верещит, как поросенок; вот среди бегемотов, не только взятых в упряжь, но и пасущихся на воле, начинается паника, а это пострашнее, чем паника в слоновьем стаде; вот потоплено еще две лодки, уцелевшие аггелы добираются до острова вплавь, один горит, словно смоляной факел, но его никто не тушит; вот Смыков, расстреляв очередную обойму, дает команду к отступлению и тут же падает на песок, уворачиваясь от пущенной едва ли не в упор пули (и как только сумел этот рогатый гад подобраться к ним сзади?!); вот Толгай, никогда не игравший в волейбол, бросается вперед так, как будто хочет достать безнадежный мяч, и все же дотягивается кончиком сабли до руки аггела, металл лязгает о металл, и пистолет отлетает в сторону вместе с четырьмя пальцами; вот они уже вышли из шатра, на пороге которого лежит неизвестно кем убитый Колька, и теперь, когда пьяная муть покинула его остекленевшие глаза, видно, что они ярко-голубого цвета; вот навстречу им, волоча за собой размотавшиеся бинты, ковыляет Зяблик, черный, страшный, даже на человека не похожий, а в обеих его руках тявкают и плюются огнем пистолеты – ни дать ни взять маленькие, но злобные сявки-дракончики; вот Верка неловко, по-бабьи, бросает гранату – слава богу, хоть кольцо не забыла выдернуть, – осколки секут кожу шатров, но достают и врагов, засевших за ними; вот они всем скопом валятся в плоскодонку, уже запряженную бегемотом (паника еще не перекинулась на этот берег), и туземец, у виска которого плачущая Лилечка держит пистолет, тычком копья посылает толстокожее животное вперед…
