Кир Булычев - Старый год
Главный изверг и моральный урод, бывший любимец публики Веня Малкин показался мне не столь уродливым, как я представлял вначале.
В то же время мне любопытно было, как скоро он перестроился и приспособился к этой жизни. Он напомнил мне знаете кого. Гимназистку, которая приехала на каникулы на хутор к тете где-нибудь под Житомиром. А вокруг затевается Гражданская война. Хутор тетки сожгла банда, гимназистку изнасиловали, но она выжила и сама организовала банду. И гоняет вокруг по полям в гимназическом форменном платье и ищет своего оскорбителя, а заодно режет коммунистов, грабит белых и становится грозой уезда или губернии. Злодейка, садистка – а прошло-то всего полгода с того дня, как она вышла в последний раз из дверей киевской гимназии. Вот вам целый роман из эпохи Гражданской войны. Я его не написал, потому что некогда, но смог бы написать. Ведь откуда-то в мою голову попали гимназистка и ее враги. И стали для меня не менее реальными, чем бредущий рядом со мной бывшая звезда российского рока и немного мафиози Веня Малкин или бывшая императрица Киевского вокзала... Так неужели они более реальны, чем придуманная мною гимназистка?
– Пойдемте ко мне, я покажу вам, как живу. – Люся пригласила меня и Егора. Потом повернулась к Вене: – А ты?
– Сначала считать мы будем раны, – сказал он. – У меня подозрение, что жертвы, принесенные на алтарь победы, очень велики.
– Не ври, Веня, – сказала императрица, – тебе их не жалко. Они для тебя как карточные фигуры.
– А для тебя? – спросил Веня, обидевшись.
– Они похожи на меня, – сказала девушка.
– Идите, я потом подойду, – обещал Веня.
Какой бы Веня ни был, в нем, как только он сталкивался с Люсей или со мной, проявлялась слабость. Он был слишком к нам близок. Понимаете? Мы с ним были и по возрасту, и по поколению, и по стажу здесь одинаковы. Кюхельбекер или какой-нибудь разбойник уже давным-давно стали частью этого мертвого мира, как солдатики. А о нас-то он знал: мы живые, как и он. Или только что умершие. Как и он.
– Геть! – крикнул Веня. – Взводных ко мне!
Какие-то люди стали возникать рядом с ним. Когда я оглянулся, отойдя на полсотни шагов, он уже разговаривал с тремя или четырьмя разбойниками.
Люся провела нас в комнату – чистую, белую, почти светлую. Мы уселись на диване, видно, она и спала на нем.
Кроме него, были стул и стол и еще этажерка с керосинкой.
– Здесь с огнем плохо. Даже не понимаю почему, – сказала она. – Вот костер зажечь можно, а внутри помещений – трудно.
Она зажгла керосинку – я в последний раз видел такую на даче, – поставила чайник.
– Чай будет настоящий, – сказала она.
Радостно суетясь, она все смотрела на Егора и, двигаясь по небольшой комнате, все время пользовалась случаем, чтобы дотронуться до Егора – нет, не лаская его, а как бы стараясь убедиться, что он здесь, что он ей не кажется.
– Я все эти дни, – сказала она, – не сомневалась. Правда, потом начала немного беспокоиться, но ты тоже меня должен понять.
– Я бы раньше приехал, – отвечал Егор, словно мы с ним наконец добрались до Торжка, – но не было оказии, щели не было. Ну, ты понимаешь.
– Понимаю. А я, знаешь, почти уже узнала, как вернуться, но эти дураки меня схватили.
Они с Егором образовали бы чудесную пару. Оба высокие, подвижные, он как модный американский актер, но не из силачей, а из тех, в очках, молодых компьютерных гениев. А она скорее звезда российского кино девяностых годов – как Метлицкая, Слуцкая, Орбакайте, представляете? Не блондинка, а темная шатенка, почти брюнетка. Я понял, что Люся, созданная большим городом, внешне кажется интеллигентнее и социально выше, чем есть на самом деле. А это видно, когда она начинает говорить, и ты слышишь в ее интонациях наш двор, магазин, кухню – если нужно, она может быть и резкой, и в голосе прорывается московская дикарка. Но это бывает редко. И дальнейшее зависит от того, в какие руки она попадет.
Через год-два она может превратиться и в настоящую леди, и в студентку из хорошей семьи, и, если не повезет, в относительно недорогую проститутку. Я говорю это не из желания как-то унизить Люсю, а чтобы показать, что она еще материал для человека, а не готовый человек. А вот Егор, пожалуй, уже создался как человек, и его не изменишь. Хотя рядом с Люсей он тушуется. Если бы судьба соединила их, то именно Люся стала бы ведущей в этом тандеме.
– Я видела Соню, Соню Рабинову, это она все устраивает, – говорила Люся. Она сидела на стуле лицом к нам, сложив узкую ладонь к ладони и сжав их коленями. На ней была короткая юбка и тапочки. И белая трикотажная кофточка.
Люся перехватила мой изучающий взгляд и сказала:
– Не изучай так меня, Гарик. Ничего особенного. Но, честно говоря, меня здесь спасает только то, что все знают – я императрица. Вы будете смеяться, но они не смеют меня тронуть. И я стараюсь тоже – я всегда чистая, подтянутая, и одежда у меня новая, и живу я отдельно. И знаешь, Веня тоже понимает.
– А ты в самом деле замуж вышла за императора?
– В первый же день! – засмеялась Люся. «Господи, – подумал я, – какие чудесные зубы!» – Как приехала, тут же и обвенчали. Только ты ничего не думай, Егорушка, император как мужик никому не конкурент.
– Он вообще никому не конкурент, – сказал Егор. – Ты уже вдова.
– Они его убили?
– Твой Веня и его бандиты были на вокзале. Там они нас и захватили.
– Они убили Павла Петровича? Ну изверги! Звери, просто звери! Вы простите, что я плачу, это не потому, что мне Павла Петровича жалко, мне его как человека жалко, хоть он мне никто, но как же можно! И что, они всех убили?
– Нет, как я понимаю, немногих, – сказал я. – А одного мы привезли. Вы его знаете, Кюхельбекера.
– Как привезли?
Пришлось рассказать Люсе о том, как мы с Егором оказались здесь и как, доехав с Кюхельбекером до дворца, попали в разгар боевых действий. О смерти императора и встрече с Веней. И о том, как нам всем пришлось убегать из империи Киевского вокзала, как преследовало нас зловещее желтое облако.
– Но кто это сделал? – спросила Люся.
Она разлила нам чай по тонким чашкам. Чай был настоящий, горячий, хорошо заваренный.
Оказывается, жизнь здесь не такая простая. Ведь ты всегда склонен упрощать чужие проблемы и недооценивать чужие возможности. Если верить Люсе, то война между Веней и империей продолжалась весь месяц, который молодая императрица пробыла здесь. И в этой войне были набеги разбойников на имперские владения, и ответные походы имперских войск с попытками вернуть императрицу, и, наконец, переговоры, которые ни к чему не вели, хотя бы потому, что у Вени, кроме бандитов, никого не было. Ни вельмож, ни государственных деятелей. Ведь не считать же государственным деятелем Григория Михайловича с его гитарой, которого в империи почитали за ренегата, или Койвисто из Гельсингфорса.
