Александр Уралов - Data: полтора столетия будущего
«Эй, пацан, который год теперь, а?»
Сергей Прохорович встрепенулся. Фу, ты! Задремал в кресле! А тут и гаркнули прямо над ухом. Постой-постой… во сне гаркнули, конечно же. Во сне!
А прямо, как наяву.
Странно то, что все прошедшие годы, все семьдесят лет Сергей Прохорович так никогда и не вспоминал странного человека в цветастом клоунском костюме, чудной яркой каске и кривыми лыжными палками в руках. А уж ботинки у него были — цирк, да и только! Блестящие как мыльница и неуклюжие, как тряпичные обмотки, которые соседский дед под гигантского размера калоши наматывал.
Подробностей сейчас и не вспомнить… осталось только впечатление чего-то дурацкого и абсолютно нереального. Наверное, именно поэтому Сергунька даже в мыслях не принял неизвестного дядьку за шпиона и диверсанта.
— Эй, пацан, который год теперь, а?
Сергуньга пожевал губами и, борясь со слабостью, ответил:
— Сорок третий, сами что ли не знаете? Если вы контуженный, то вам обратно в госпиталь надо. — Он вздохнул и добавил. — Который в школе. Для тяжелораненых.
— Ни хрена себе! — сказал дядька, не очень-то, похоже, удивившись. — А я смотрю — паровоз по ту сторону дымит и зэки какие-то копошатся… А город какой?
— У вас хлеба нет? — против воли пискляво сказал Сергунька. Как всегда, стоило только упомянуть о хлебе, в животе провернулся холодный ржавый железнодорожный костыль.
— Чего? А, хлеба… нет, хлеба нет. На вот, держи шоколадку. Подожди, я разверну… обёртку оставлю… год изготовления на ней…
Дядька ещё что-то говорил, но Сергунька уже не слышал. Он набил рот шоколадом, стараясь, чтобы слюни не текли по щекам. Он давился и глотал, торопясь, пока глупый дядька не передумает. Ах, какая сласть! Совсем, как американский шоколад, который иногда приносила домой мать, если у них на заводе вдруг «расщедривалось начальство» говорила она тогда.
— Город, говорю, какой это? — сердито сказал человек и Сергунька с огромным усилием проглотил вязкий по неземному вкусный комок.
— Ала… Алапаевск, — прохрипел он.
— Алапаевск? Ни хрена себе… а я из Свердловска.
Они ещё о чём-то говорили, но сейчас уже и не вспомнить. Сергуньку подташнивало, но ноги уже не отказывались идти и он тащился рядом с дядькой. Интересно, почему он тогда не взял Сергуньку за руку? Сергей Прохорович представил себя со стороны и хмыкнул — вшей, наверное, боялся подхватить. А вшей у них дома не было, не зэки какие-нибудь, не враги народа.
О чём же они говорили? Помнится, дядька сердился, что Сергунька сказал, мол, домой вас не поведу — у нас подселённые живут. По всей улице, считай, либо ленинградские, либо ещё какие подселены. А у них расконвоированных двое. Тихие, правда, спокойные. На заводе работают, сталь льют для фронта и для победы.
— Ну, ты, пацан, и заторможенный! Мне бы переодеться надо. А потом в НКВД, чтобы в Москву попасть, понял?
— В Москву… — протянул Сергунька, думая только о том, как долго держится во рту восхитительный вкус. Эх, Валька с Полиной унюхают запах — рёву сколько будет, что им, сестрёнкам, не принёс! А сами прошлый раз весь хлеб и сожрали. Всю дневную норму! Вот мать ругалась вечером!
— Да, в Москву ехать надо. Со Сталиным встречаться. С Советским правительством.
«Контуженный, точно! — вяло подумал Сергунька. — У Петьки рыжего братан с фронта приехал — совсем рехнулся. То песни поёт невпопад, то плачет. А заплачешь тут, полбашки снесло, пластинку, говорят, вставили, чтобы мозги не выпадали наружу. Петька врал, что пластинку снять можно, что, мол, брат на ночь и делает. Врун!
— Мне бы до темноты хотя бы где-то пересидеть. Видишь, одет не по эпохе…
— Ты, дяденька, лучше к бабушке Груне зайди. Вот её дом, тут. У неё там Гриша-милиционер живёт.
— Милиционер, говоришь? — дядька задумался, сидя на корточках и покачивая головой в своей странной разрисованной каске, на которой немецкими буквами было что-то написано. Ну точно, немецкими, какими ещё? А может, американскими. Как на шоколаде и коробках из-под яичного порошка. Мама говорила, что американцы хотят второй фронт открыть, а англичане боятся и «резину тянут». Американцы весёлые, Сергунька сам осенью в кинохронике видел. Плывут на огромных кораблях и летают на самолётах в одних трусах — жарко!
— …блин и смартфон не взял…
— Чего?
— Ничего. Занесло меня к вам, как в болото… нет, чтобы в Москву или ещё куда… да хоть бы и в Свердловск! Съехал, называется, по трассе… блин!
Смешной дядька. Психический, наверное.
Потом, в незаметно надвинувшихся за разговорами сумерках, дядька с Сергунькой пошли к мосту и незнакомец свернул направо к дому бабушки Груни и Гриши-милиционера. Здоровенный кобель лениво облаял их из будки. Кобелю тоже не хотелось вылезать в промёрзший, прорезаемый ледяными струями ветра, мир.
Сергунька получил напоследок ещё одну, маленькую, шоколадку в чудесной «золотинке» и спрятал её за пазухой, откусив немного. Чуть-чуть. И даже не половину. Он решил отдать это чудо маме и пусть она сама делит между сёстрами и Сергунькой. Пусть всё будет по-честному. Вот только не знал он, стоит ли говорить о той, первой шоколадке? И мучаясь угрызениями совести, решил, что не стоит. Сёстры могли и отлупить — даром, что вон, какие вытянулись. «Дурная трава кверху тянется!» — сердилась, бывало, мать.
Дядька что-то говорил напоследок, Сергунька кивал головой, глядя на то, как человек нервно затягивается необычной, трофейной, наверное, сигаретой из яркой коробочки. Потом незнакомец развернулся и побрёл по тропинке, неуверенно ступая в своих безобразных «говноступах», как сказал бы соседский дед. А Сергунька поплёлся домой.
— Хм… что же я матери-то сказал тогда? — пробормотал Сергей Прохорович. — Не помню. Надо же — не помню!
Вроде, мать пришла позже обычного и сходу надавала сёстрам подзатыльников. Наверняка досталось и Сергею Прохоровичу…
Прошлое мёртво уходило вглубь, как застывшая толща зеленовато-чёрного зимнего льда. И не разобрать уже было что там, — на расстоянии, казалось бы, вытянутой руки, — семьдесят лет назад. Ни упоминал ли кто при Сергуньке о появившемся у Гриши-милиционера незнакомце странной наружности, ни о чём-либо вообще. Ничего — кроме постоянного, пожирающего как раковая опухоль, голода.
— Ну, ты даёшь, дед! — сказал на следующий день внук Антон, сделавший дежурный звонок деду на сотовый. — Говоришь, он в горнолыжном костюме был? Это ты, наверное, телевизора насмотрелся. Типа, «Скользящие», помнишь?
Сергей Прохорович помнил. Нет, этот дядька на путешественника во времени не тянул. Наверное, катался себе… или катается, или ещё будет кататься, среднестатистический мужик лет тридцати-сорока где-нибудь на Ежовой или Солнечной, а то и на Уктусе… и въезжает прямиком в прошлое, да ещё и в Алапаевск, куда по железной дороге верных сто восемьдесят километров.
