Татьяна Гнедина - Беглец с чужим временем
Херти подмел пол в бывшем кукольном театре, выкатил на сцену два белых мотоцикла и поставил их друг против друга. За ними он повесил зеркала. Мотоциклы отразились в зеркалах и в свете яркого прожектора заиграли белой эмалью и никелированными частями. Херти снял пиджак и взвалил на плечо рулон с декоративной тканью. Ярко-красная, блестящая, как атлас, материя должна была оттенить белизну новеньких машин. Херти долго возился со складками, закалывая их булавками, потом включил прожектор. Он не замечал, как бежит время, выставку приказали закончить к утру, придется работать всю ночь. Но несколько минут можно и передохнуть. Херти сел у двери на стул билетера.
По другую сторону площади вращалось «колесо смеха». Шел последний сеанс. В центре цветного диска сидела девица в очках, напряженно упираясь пальцами в скользящую поверхность около «полюса». Ее подруга, веселая хорошенькая блондинка, с хохотом съезжала к резиновой обочине. Пожилые супруги по другую сторону с серьезными лицами, вцепившись друг в друга, тщетно пытались сохранить устойчивое положение и тоже сползали. Механик, управлявший колесом из будки, поощрял катающихся одобрительными возгласами. Вот он рывком увеличил скорость вращения, и супругов стремительно отнесло к обочине. Блондинка опять громко захохотала, а ее очкастая подруга отчаянно уперлась длинными пальцами в «северный полюс». Диск вертелся с такой скоростью, что, казалось, расплывался. Так же вращается диск и на картине Рауля Клемперта. И раскрашен диск на этом странном портрете Эйнштейна точь-в-точь, как это колесо. Синие, красные полосы...
Да, портрет, спрятанный Херти на чердаке, таит какую-то загадку. Зачем понадобилось Раулю, например, рисовать Эйнштейна смотрящим сквозь «колесо смеха»? И почему на картине Клемперта с вращающимся телом происходят какие-то удивительные превращения: оно как будто порождает какие-то другие фигуры, уплывающие вдаль, как круги на воде? Можно подумать, что диск сначала превращается в чуть вытянутый эллипс, потом сужается и, наконец, переходит в какую-то совсем странную, замысловатую фигуру. А Эйнштейн смотрит, улыбаясь, сквозь все эти формы, словно добрый волшебник, которому забавны вызванные им чудеса. Кажется, даже от его длинных, пушистых волос отрываются маленькие крутящиеся колечки. И хотя смысл картины загадочен, Херти знает, что писал ее большой мастер. В этом-то он разбирается! Как прекрасно лицо ученого! Влажный блеск живого взгляда. Грустная полуулыбка. А не попробовать ли самому Херти написать портрет? Однажды он вырезал из черной бумаги силуэт Рауля, и получилось похоже... Похоже? Херти вздрогнул. Ему показалось, что к нему приближается Рауль Клемперт.
«Нет, этого не может быть! — Херти замер. — Да, это Рауль! Но как он попал сюда? А если он... если...» — Херти встал и, медленно подойдя к фонарю, остановился. Человек, похожий на Рауля Клемперта, тоже остановился, но в тени.
— Херти, — вдруг тихо позвал он. — Подойди сюда.
Херти вошел в тень. Перед ним стоял Рауль Клемперт.
— Что в театре? — спросил Клемперт. — Где его хозяин?
— Театр закрыли.
Херти оглядел забрызганный глиной плащ Клемперта.
— Закрыли? — Рауль отступил еще глубже в тень к стене балагана.
— Господин Рауль, вы читали сегодняшние газеты?
Клемперт вздрогнул.
— Нет!
— Эйнштейн заочно приговорен к смертной казни. Я был у вашего отца. Портрет у меня.
Глаза Рауля блеснули в темноте.
— Мальчик... ты...
— Вам надо уходить из Берлина.
Клемперт кивнул головой.
— У тебя есть деньги, Херти?
Херти покраснел.
— Я купил себе костюм в эту получку, осталось только пять марок.
— Мало. Значит, надежда только на Трассена. Он достанет деньги. Херти, ты можешь пойти в университет и связаться с Лео?
— С Трассеном? — Херти тревожно посмотрел на Клемперта. Но Лео Трассен...
— Для меня он сделает все! Ведь когда-то я спас ему жизнь.
— Трассен не бывает больше у вашего отца.
— У меня нет другого выхода, — возразил Клемперт. — Поэтому тебе придется немедленно связаться с Лео Трассеном. Пусть передаст через тебя деньги. Я буду пробираться в Чехословакию.
Херти не отвечал. Он смотрел на багровеющее небо.
— Господин Клемперт, над университетом пламя! — прошептал, наконец, Херти.
У Рауля окаменело лицо.
— Я сейчас все узнаю, — сказал Херти. — Не уходите. Я вернусь.
Рауль медленно вошел в темный балаган. Херти прикрыл за ним дверь и заколотил ее доской.
— Гвоздь забит слабо, — шепнул он в щель и побежал на зарево.
ГОСПОДИН ТРАССЕН СЖИГАЕТ КНИГИ ЭЙНШТЕЙНА
У Херти никогда не было тайн. Жизнь его была проста. Он радовался каждому дню, начинающемуся с торопливого рабочего утра. Берег каждый пфенниг, заработанный им «для дома», и старался урвать время, чтобы научиться рисовать. Писал акварелью легкие, мягкие пейзажи. Рисовал пастелью уютные старинные уголки тихой части города, потемневшие от времени памятники. Вот и все.
Было еще, правда, кое-что в его жизни, но это должно было «навсегда остаться в его душе» с того самого дня, как он купил для своей собственной библиотечки книгу стихов Гейне с розочками на обложке. На закате, гуляя вдоль городской реки, он любил читать стихи...
Навстречу Херти плывет удушливый дым. Слышится отдаленный шум толпы. Время от времени гул смолкает, и раздаются голоса, выкрикивающие отрывистую команду. Потом тишину снова прерывает невнятный рев. К самому входу в Люстгартен примыкала цепь штурмовиков. Вдоль цепочки двигалась толпа, а дальше стлался черный дым от коптящих факелов, от их огней, колеблющихся над университетской площадью. Херти вышел в Музейный переулок. Он был пуст. Гулко ступая по широким каменным плитам между высокими потемневшими стенами музея, Херти дошел до угла и задохнулся от потока раскаленного воздуха. На университетской площади горели костры. Их окружала молчаливая толпа.
— Что здесь происходит? — спросил Херти.
— Жгут вредные книги, — четко ответил чей-то голос.
— Кто жжет?
Девушка в спортивных ботинках повернулась к Херти.
— Жгут те, что на площади...
Внезапно раздался голос диктора:
— Немцы, все на борьбу с вредными книгами! Каждый честный немец должен сжечь одну антинемецкую книгу!
Тишина. А потом рев штурмовиков.
— Вперед! Вперед! Вперед!
Снова зловещая тишина ожидания. И вот на площадь въезжает закрытый фургон. Диктор возвещает:
— Прибыла новая партия антигерманских материалов!
Люди, стоявшие за штурмовиками, выстроились в цепочку. Из фургона вытащили пачку книг, развязали.
