Филип Фармер - И в торгашестве присутствует оттенок благородства
Моя грудь словно вино, которое просит выхода.
Я - море с дверьми, но двери заело.
Осторожно! Кожа лопнет, двери рухнут.
"Ты - Нимрод", - говорю я своему другу Чибу.
И настал час, когда Бог говорит своим ангелам:
Если то, что он сделал, - только начало, тогда
Для него нет ничего невозможного.
Он затрубит в свой рог
Перед стенами Небесного Царства, требуя
Луну в заложницы, Деву в жены,
Предъявляя права на процент от доходов
Великой Вавилонской блудницы.
- Заткните рот этому сукину сыну! - кричит директор Фестиваля. - Он заведет толпу, и кончится погромом, как в прошлом году!
Болганы подтягиваются к помосту. Чиб наблюдает за Лускусом, который разговаривает с фидеорепортером. Расслышать слова Чиб не может, но он уверен, что Лускус дает далеко не хвалебный отзыв о нем.
Мелвилл описал меня задолго до моего рождения.
Я - тот человек, что хочет постигнуть
Вселенную, но постигнуть на своих условиях.
Я - Ахаб, чья ненависть должна пронзить,
Разнести на куски все препятствия времени,
Пространства или Недолговечности Вещества
И швырнуть мою пылающую ярость в Чрево Мироздания,
Потревожив в его логове ту незнаемую Силу
Или Вещь-в-себе, что скорчилась там
Отстраненно, удаленно, потаенно.
Директор подает знак полицейским убрать Руника со сцены. Рускинсон все еще кричит что-то, хотя камеры повернуты на Руника и Лускуса. Одна из Юных Редисов, Хьюга Уэллс-Эрб Хайнстербери, писательница-фантаст, истерически вскидывается под воздействием голоса Руника и от жажды мщения. Она подкрадывается к репортеру из "Тайм". "Тайм" давно уже перестало быть журналом, поскольку вообще больше не существует журналов, а превратилось в информационное бюро на правительственном финансировании. "Тайм" - образчик той политики, что проводит дядя Сэм: левая рука, правая рука, руки прочь! Информационные бюро обеспечиваются всем необходимым, и в то же время сотрудникам разрешается проводить собственную политику. Таким образом, устанавливается союз правительственных интересов и свободы слова. Все прекрасно; по крайней мере, в теории.
"Тайм" сохранило отчасти свой первоначальный курс, а именно: правда и объективность приносятся в жертву ради оригинальности фразы, а писателям-фантастам нужно затыкать рот. "Тайм" осмеяло все произведения Хайнстербери, и теперь она жаждет отомстить лично, своими руками, за обиды, нанесенные ей несправедливыми рецензиями.
Quid nunc? Cui bono?
Время? Пространство? Материя? Случай?
Когда ты умрешь - Ад? Нирвана?
Что думать о том, чего нет?
Грохочут пушки философии.
Их ядра - пустые болванки.
Динамитные кучи богословия взлетают на воздух,
Их подрывает саботажник Разум.
Назовите меня Ефраимом, ибо меня остановили
У Брода Господня, я не мог произнести
Нужный свистящий звук, чтобы пересечь реку.
Пусть я не могу выговорить "шиболет".
Но я могу сказать "дерьмовая вшивота"!
Хьюга Уэллс-Эрб Хайнстербери бьет репортера из "Тайма" по яйцам. Он вскидывает руки, и съемочная камера, формой и размерами с футбольный мяч, вылетает из его рук и падает на голову молодому человеку. Молодой человек - Людвиг Ютерп Мальцарт, Юный Редис. В нем зреет ярость из-за того, что была освистана его симфоническая поэма "Извержение Грядущего Ада", и удар камеры - та недостающая искра, от которой все в нем взрывается неудержимо. Он бьет кулаком в толстый живот главного музыкального критика.
Хьюга, а не репортер "Тайма" вопит от боли. Пальцы ее голой ступни ударились о твердую пластиковую броню, которой журналист "Тайма", получивший немало подобных пинков, прикрывает свои детородные органы. Хьюга скачет по залу на одной ноге, схватившись руками за ушибленную ступню. Она сбивает с ног девушку, и происходит цепная реакция. Мужчина валится на репортера "Тайма", когда тот наклоняется, чтобы подобрать свою камеру.
- А-а-ха! - вопит Хьюга и срывает шлем с журналиста "Тайма", она вскакивает ему на спину и колотит его по голове той стороной камеры, где объектив. Поскольку противоударная камера продолжает съемку, она передает миллиардам зрителей очень занимательные, хотя и вызывающие головокружение кадры. Кровь затемняет с одной стороны изображение, но не настолько, чтобы зрители были полностью сбиты с толку. А потом они наблюдают новые удивительные ракурсы, когда камера снова взлетает в воздух, переворачиваясь несколько раз.
Болган сунул ей в спину электрошоковой дубинкой, от чего Хьюгу сильно тряхнуло, и камера полетела с размаху ей за спину по высокой дуге. Нынешний любовник Хьюги схватывается с болганом; они катаются по полу; юнец с Западной окраины подбирает электрошоковую дубинку и начинает развлекаться, тыкая ею во взрослых вокруг себя; потом парень из местной банды выводит его из строя.
- Мятежи - опиум для народа, - ворчит начальник полиции. Он поднимает по тревоге все подразделения и связывается с начальником полиции Западной окраины, у которого, однако, хватает своих неприятностей.
Руник бьет себя в грудь и завывает:
Господи, я существую! И не говори мне,
Как ты сказал Крейну, что это не налагает
На тебя никаких обязательств по отношению ко мне.
Я - человек, я один в своем роде.
Я выбросил Хлеб из окна,
Я написал в Вино, я вытащил затычку
В трюме Ковчега, срубил Дерево
На дрова, и если бы был Святой
Дух, я бы освистал его.
Но я знаю, что все это не стоит
Выеденного яйца,
И ничто - это только ничто.
И "есть" - это есть "есть", а "не есть" не есть "есть не".
И роза есть роза, есть роза одна,
И мы есть здесь, и здесь нас не будет,
И это все, что мы можем знать!
Рускинсон видит, что Чиб направляется к нему, кудахчет курицей и пытается скрыться. Чиб хватает одно из полотен "Догм Дога" и молотит им Рускинсона по голове. Лускус машет протестующе руками, он в ужасе, но не из-за страданий Рускинсона, а потому, что может пострадать картина. Чиб поворачивается и таранит Лускуса в живот кромкой овальной рамы.
Земля кренится, как корабль, идущий ко дну,
Ее спина сейчас переломится под напором
Испражнений с небес и глубин,
Которые Бог в своей ужасной щедрости
Ниспослал, заслышав крик Ахаба:
"Дерьмо собачье! Собачье Дерьмо!"
Мне горько от мысли, что вот Человек
И вот его конец. Но постой!
На гребне потопа - трехмачтовик
Очертаний старинных. Летучий Голландец!
И снова Ахаб оседлал корабельную палубу.
Смейтесь, богини Судьбы, издевайтесь, вы, Норны!
Ибо я есть Ахаб, я есмь человек,
И хотя я не могу пробить дыру
В стене Того, Что Кажется,
Чтобы набрать пригоршню Того, Что Есть,
