Брайан Олдисс - Всё созданное Землёй
— Здесь никто не заботится о том, чтобы ты не умер, — сказал однажды Хаммер после отбоя. — В человеческом теле много фосфора, так что вы ценнее мертвые, чем живые. Посматривай на грязь, которую таскаешь с собой.
Да, роботы, работавшие рядом с нами, приносили намного больше пользы. Ободранные, изношенные, они работали лучше нас. Каждый ландсмен старался работать настолько медленно и плохо, чтобы только не получить плетей от надсмотрщика.
Я был, наверное, единственным человеком во всей деревне, кто умел читать. Но даже Хаммеру я не выдал свой секрет.
Утром нас поднимали сирены и надсмотрщики, которые приходили с заданием на день. Монотонность жизни разнообразилась только сменой сезонов.
Те годы прошли в нужде и лишениях. Летнее солнце вливало в нас жизнь, которой нам так не хватало зимой. К счастью, в деревне были женщины, у которых мы могли получить традиционное развлечение бедняков.
И еще там была смерть — величайший прерыватель монотонности. Смеяться над ней, как мы смеялись с Хаммером, когда были мальчишками, я больше не мог. Она обнажила свою истинную сущность, с которой невозможно прийти к соглашению; она — грязь, внезапное крушение, странный шум, рвота, вылезающие из орбит глаза, мгновенный понос.
Несмотря на все это, постепенно жить в деревне становилось легче. Система пыталась убить всякую надежду, но без надежды земля обрабатываться не может. Рано или поздно человек убеждался в том, что он не сумасшедший и ему дана какая-то свобода (свобода давалась лишь потому, что бежать было практически некуда).
Для человека нет ничего, что было бы им абсолютно приемлемо. Его не удовлетворит даже то, что он считает свободой, чем бы она ни была в действительности. Любой, даже самый лучший день в жизни, все равно отмечен печатью монотонности. И мой самый последний день в деревне начался так же заурядно, как все предыдущие.
Будили нас рано. Мы спали в бараках, построенных вокруг столовой. Бараки были обнесены колючей проволокой, а дальше виднелись гаражи, мастерские, административный блок. Потом снова проволока, за которой простиралась земля.
Я вышел из барака в шесть тридцать, натягивая на ходу одежду: легкий воздухонепроницаемый комбинезон с отстегивающимся шлемом. За ночь выпало немного осадков, день выглядел свежим, и я не стал опускать лицевое стекло шлема. Ранним утром Англия может показаться неплохой страной даже ландсмену. Над землей висела желтоватая дымка, похожая на пыль от наковальни. Большинство людей опустили свои стекла, а я нет.
Через герметичный тамбур я прошел в столовую. Здесь было шумно. Люди еще как следует не проснулись, но говорили непрерывно, потому что следующая возможность поговорить появится только вечером. Такой шум — только летом. Зимой, в темноте, разговоры намного тише. В январе столовая напоминает морг.
Пока живешь, от тебя ждут хорошей работы, и поэтому каждый день ты получаешь 20 граммов животных протеинов. В городах же иногда приходится неделями жить без мяса.
После завтрака мы выходим на построение и получаем задание на день. Перед выходом за внутренний периметр нас обыскивают. Обыск повторяется перед внешним периметром, а потом лучше здесь не показываться до семи вечера.
Мне приказано выехать в наряд за несколько миль отсюда. Для поездки утро было прекрасным. Я с удовольствием залез в трактор, ввел координаты и немедленно тронулся в путь.
Эти минуты одиночества были мне дороже, чем лишняя миска супа. Вообще-то лагерные надзиратели должны ездить с нами и передавать нас полевым надсмотрщикам. Но, во-первых, штат охраны укомплектован не полностью, а во-вторых, надзиратели страшно ленивы. Если они считают, что ландсмен заслуживает доверия, то отпускают его одного. Кроме того, бежать было некуда — весь остров был превращен в огромный лагерь.
Конечно, если верить в существование Странников, можно убежать, надеясь на встречу с ними. Многие ландсмены истово верили, будто Странники когда-нибудь окружат лагерь, перебьют охрану и освободят всех заключенных. Но я был скептиком — Странников ни разу не видел и потому не верил в них.
Начал моросить мутноватый дождик. Это были инсектициды: над полями круглосуточно кружили распылители, уничтожая насекомых. Мне ничто не угрожало: я был защищен спецодеждой и кабиной трактора. Я как раз проезжал мимо автомата, который извергал навстречу дождю плотный зеленый туман хлорофилловый корректант. Здесь растения погибли от вспышки физихозиса пахотного слоя.
На мгновение мне показалось, что я нахожусь на поверхности чужой планеты. Выйти наружу незащищенным означало принять мучительную смерть.
Большинство знакомых черт пейзажа было изуродовано или вообще исчезло. Пока трактор карабкался по пологой насыпи, я вспомнил, что несколько лет назад здесь росли огромные деревья. На вершине холма стояло множество машин. Сюда мне и приказали прибыть. Я вышел, отдал старшему надсмотрщику рабочую карточку.
Мы много работали в тот день. Работа была трудной, опасной, но необходимой. По одну сторону от холма проходила широкая дорога, за ней начиналась чужая ферма. Владения нашего Фермера простирались от южного побережья до центральных графств, но ни один человек из деревни не имел возможности проверить это. Граница патрулировалась быстрыми автономными роботами, остальным видам транспорта останавливаться там запрещалось.
Вместе с другими ландсменами, цепляясь за сетку, я полез на опору. По дороге проносились машины, перевозя пассажиров из города в город. В одном из городов жил наш Фермер. Его имени не знали даже охранники, не говоря уже о нас.
В интересах эффективности, фермы укрупнялись, проглатывая маленькие хозяйства. У железных дорог обрезались боковые ветки, и стальные магистрали превращались в прямые скоростные трассы. Система автодорог упрощалась с тем же радикализмом, в интересах все того же холодного божка эффективности. Осталось всего несколько главных дорог, которые опоясывали землю так, что их рисунок вполне годился для учебника евклидовой геометрии.
Уничтожение железных дорог и автострад было обдуманным решением. Среди фаворитов божка эффективности есть один, который зовется централизацией. Эффективность росла посредством проведения в жизнь идей централизации, а многие города и поселки начали умирать. В конце концов остались лишь очень большие города и скудные деревни, которые раньше назывались бы трудовыми лагерями. Но в наш просвещенный век тюрьмы были уничтожены, а сроки за преступления отбывали, работая в деревнях. «Удаление в деревню» — так это тогда называли.
Несмотря на изрядное количество автоматов, работы в избытке хватало и людям. Наш труд на опорах был пока слишком сложным для любой машины. Опоры стояли вдоль гряды холмов. Нас послали на огромную металлическую сеть, на высоту около сорока футов. Я цеплялся, карабкался и проклинал Фермера, который сидел в своем офисе в далеком городе, перебирал бумажки и, наверное, никогда не видел своих зловещих владений. В то время я еще слишком мало знал, чтобы проклинать саму систему, использующую ландсменов подобным образом.
