Василий Гигевич - Полтергейст
Конечно же, есть. Это Грушкавец чувствовал нутром еще тогда, когда поступил в университет, и позже, когда урывками, как и многие студенты, пятое через десятое знакомился с Ведантой, конфуцианством, учением Фомы Аквинского, мудреца Платона, скептицизмом, ангостицизмом, теологизмом, - не мог, такая уж была суть Грушкавца, не мог он поверить и согласиться, что когда-нибудь бесследно исчезнет, словно в бездну обрушится...
И в то же время, нужно честно признаться, бывали дни, когда Грушкавец, забыв обо всем, даже о теории вечного существования, отчетливо представлял себе: умрет когда-нибудь, землею засыплют и - все, крышка, в землю превратится, и нигде от него и следа не останется...
Трудно и томительно жить человеку с такими мыслями! И вообще, давайте честно признаемся: может ли выжить человек с подобным настроением?..
Грушкавец полагал, что такое шаткое, ненадежное, раздвоенное мировоззрение только у него, и поэтому в глазах одних он мог быть заядлым материалистом, в глазах других - идеалистом.
Но в душе...
Да кто и когда спрашивал и спрашивает, что творится в нашей душе?.. Как здоровье - спрашивают, как дети, семья, как дела. А вот говорить о душе...
В последнее время Грушкавец стал чувствовать себя сказочным витязем на распутье дорог: сюда пойдешь - добра не видать, туда свернешь - голову сложишь...
Неожиданно резко зазвонил телефон, его полгода назад поставили в комнате Грушкавца. Вначале Грушкавец радовался, но потом понял, какие неприятности может принести телефон: каждый новый пронзительный звонок словно предупреждал Грушкавца о том, что вот-вот на его голову посыплются новые просьбы, приказы начальства, жалобы - все то, что ежедневно плотным кольцом давило на Илью Павловича. Покосившись на белую трубку, Илья Павлович подумал, кто бы это мог звонить в такое время? Может - главный редактор?
Оставив рукопись на кровати, Илья Павлович поднялся, подошел к аппарату. Поднял трубку и сказал:
- Грушкавец слушает.
- Товарищ Грушкавец, это майор милиции Андрейченко, - послышалось в трубке. - Вы меня помните?
- Помню, - Грушкавец ощутил жар в груди, сердце екнуло... Скосил глаза на рукопись: неужели успели настучать... Скажут, работник идеологического фронта, а чем занимается?..
О майоре Андрейченко Грушкавец когда-то написал очерк; как-то они разговорились о загадочных явлениях человеческой психики, правда, тогда больше говорил Грушкавец, а Андрейченко только слушал да кивал головой.
- Добрый вечер. Что новенького у вас? - спрашивал Грушкавец, одной рукой придерживая трубку, а другой засовывая в ящик стола рукопись, - будто майор мог тут же появиться в комнате и взять Грушкавца тепленьким... Может, дело у вас интересное появилось? Убийство, грабеж в особо крупных размерах? Теперь газетные тиражи только на этом и держатся. Может, и мы в нашей районке запустим что-нибудь эдакое с продолжением? Как вы думаете?
- Да нет, Илья Павлович, - Андрейченко говорил быстро и взволнованно. - Тут дело не в убийствах, и не в воровстве, тут кое-что похлеще. Сенсация для вашего брата журналиста... Вы свободны сейчас?
- Для работников нашей доблестной милиции я всегда свободен, - у Грушкавца отлегло от сердца. Когда милиционер спрашивает о свободе, значит, еще не все потеряно...
- Тогда я, может, заскочу к вам. Тут такое дело заваривается... Ждите меня.
Грушкавец положил трубку на рычажки и, будто впервые, обвел взглядом свою холостяцкую комнату: голые стены, выкрашенные желтой краской, темное байковое одеяло, на котором только что лежал, потемневшие от пыли серые шторы, три табуретки, на которые было рискованно усаживать гостей, стол в углу комнаты рядом с дверью - на нем гора тарелок, мисок, чайник...
"Нужно хоть вымыть или хотя бы газетами прикрыть этот бедлам, - вяло думал Грушкавец, глядя на стол, заставленный посудой. После прочитанного в рукописи все в этой обыденной жизни казалось таким простым, пресным, незначительным... - Пойти на кухню да хоть чаю заварить к приходу майора. Чего его несет так поздно? А больше на стол и выставить нечего. Сухари, кажется, где-то были. И варенье - мать в прошлый выходной дала. Сало есть а-а, выкрутимся..."
О себе думал как о постороннем.
Через полчаса за рабочим столом Грушкавца сидел майор в милицейской форме и, тыкая пальцем в исписанный лист бумаги, говорил, едва не заикаясь:
- Я сразу же о вас подумал, вспомнил, как вы сказали, что на свете еще много загадочного... Вы понимаете, Илья Павлович, я, в принципе, человек неверующий, атеист. Ну, а как же тогда все это можно объяснить? У моего шефа свое понимание, как мы, профессионалы, говорим, своя версия. Так вот, Селиванов считает, что в Березове начинает действовать международная мафия, сверхоружие проверяет на березовцах. Я так глобально не думаю, хотя с современной техникой всего можно добиться... Однако как объяснить все то, что вы сами только что прочитали? Поверьте, я за один день лет на пять постарел. Как увидел, что расческа сама по столу движется - все из головы выветрилось, и диамат, и истмат...
- А может, и прав Селиванов? Может, фокусничает кто-нибудь, на посмешище советскую милицию выставляет? Не обязательно международная мафия, по-моему, у нас и своя, доморощенная, хорошие корни пустила, потому что почва ныне благодатная для нее, - к удивлению майора Грушкавец был спокоен. Он думал о чем-то своем, глядя на исписанный лист бумаги - второй экземпляр того самого акта, который Андрейченко подсовывал Селиванову - и, сощурившись, что-то, казалось, вспоминал.
- Вот-вот, сначала об этой версии и шеф толковал, - радостно воскликнул Андрейченко. - Однако я проверил ее, она полностью отпадает. Понимаете, Илья Павлович, за хатой мы установили круглосуточное дежурство воробей незамеченным не проскочит... Там люди простые живут - им не до фокусов. Он - рабочий на стеклозаводе, жена - теперь в отпуске, тоже рабочая. Детей у них нет. Родственников за границей тоже нет. За рубеж они не выезжали. Не привлекались - анкеты чистенькие, не судились... Нет, не могут они этим заниматься. А чужим зачем туда лезть?..
- Ну, ладно... Коль говорить честно и до конца, тогда вот что... - С этими словами Грушкавец вытащил ящик стола и достал оттуда толстую папку. Развязал ее, раскрыл. В папке были вырезки из газет и журналов. Грушкавец начал перебирать их и говорил будто сам с собой: - Тут может быть такая, как вы говорите, версия... Только вы не пугайтесь. В свете нового мышления, которое нынче везде активно пропагандируется, вы должны быть готовы ко всему. Признаюсь по секрету, я этими вопросами еще в студенчестве занимался. Но в то время никому об этом не говорил, да и не мог сказать: засмеяли бы или выгнали бы из университета за инакомыслие... Что вы хотите - застойные времена, а о нашем поколении и вообще говорить нечего застойное... Короче говоря... Вы о лекциях Адажи слышали когда-нибудь? В восьмидесятые годы они по рукам у интеллигенции ходили. В Москве он читал эти лекции. Официально, разрешение имел.
