Андрей Столяров - Горгона
Тогда Вика быстро оделась и вновь открыла учебник по математике.
Какие-то формулы.
Буквы прыгали перед глазами, и она ничегошеньки не понимала.
Именно тогда вдруг стало ясно, что никакого превращения с ней не будет. То есть, превращение, если его так можно было назвать, уже состоялось, Вика выросла, и уродливый взрослый костяк начал выпирать из-под кожи – безобразные громадные локти, болтающиеся при ходьбе, безобразные, бугорчатые какие-то выступы плечевых суставов, безобразные коленные чашечки, выставленные больше, чем у других людей. Это было не преображение, которого она так ждала. Это было увеличение размеров, вот и все. Не заиграла музыка в темном саду, не озарилось чудесным светом кукольное представление, гадкий утенок не превратился в грациозного лебедя.
Она чувствовала себя обманутой.
Ознаменовалось это еще одним горьким событием. На заборе, который когда-то ограничивал владения Серого Кеши, на воротах со стороны улицы появилась табличка: «Вход на стройплощадку категорически запрещен!» В марте Вика увидела, как туда заезжают тяжелые грузовики с песком и щебенкой, а в апреле, как раз тогда, когда небо страстно зазеленело, грозную табличку сняли, как сняли, впрочем, и сам забор с его проволокой, и, возвращаясь из школы, Вика остановилась перед неожиданно распахнувшейся пустотой: дорожки, небрежно подсыпанные гранитной щебенкой, газон с десятком полузадушенных саженцев то ли тополей, то ли лип, кустики, жалкими прутьями огораживающие бордюр. Таинственное железо, складированное в штабелях, куда-то исчезло, а на месте каптерки выросли две песочницы и грибок, крашеный ядовитой охрой. Сосредоточенный карапуз уже ползал под ним, расковыривая совком землю, и со скамейки неподалеку, сквозь очки на носу приглядывала за ним бабуля в страшноватом берете.
У Вики перехватило дыхание.
Тот прежний мир, который она так любила, и в самом деле закончился. Появился совершенно другой, торчащий непредсказуемыми углами.
В нем было неприятно существовать.
В квартиру Вика вошла на цыпочках. Чтоб не услышали, придерживая рукой язычок, мягко закрыла дверь, постояла в неожиданных после солнца на улице тенях прихожей. Если бы можно было вот так – и не выходить отсюда в гостиную! Прислонясь к пальто, пахнущему трубочным табаком, – значит, дядя Мартин опять пришел играть в шахматы – она увидела знакомую спину, согнутую над строем фигурок и услышала, как он говорит отцу чуточку раздраженно:
– Все-таки я не понимаю тебя, Василий. Неужели ты хочешь сказать, что главное в человеке – это внешность? Извини, это как-то на тебя совсем непохоже. Мне всегда казалось, что ты больше ценишь именно внутреннее содержание, а не то, что наслаивается на глупость с помощью макияжа. Ведь дуру, как ни накрась, она все равно будет дурой.
– Все это – рассуждения, – тоже с некоторым раздражением отвечал отец. – Разумеется, одухотворенность – то, что ты называешь внутренним содержанием, – определяет человека как личность. Это так, но ты забываешь об одной важной детали. Она не просто отвлеченная личность, она – будущая женщина. А для женщины физическая красота уже является содержанием. Вот, например, Аня, как ты…
Судя по звуку, он поцеловал матери руку.
– Благодарю, сказала мать несколько отчужденно.
– Личность проявляется постепенно, а внешность – сразу. Многое тут решает именно и прежде всего – возраст. И еще очень долго какой-нибудь туповатый и необразованный Петька будет для нее гораздо ценнее, чем, скажем, писания Фомы Аквинского. Что бы там Фома Аквинский не говорил о «реализованной осуществленности». Впрочем, с ее точки зрения, этот Петька вовсе не будет ни туповатым, ни необразованным. Это – жизнь, Мартын, здесь ничего не поделаешь. Знаешь, я был бы спокойнее, если бы она как человек была хуже. Если бы она не любила людей, как сейчас, а – от природы – слегка презирала бы их. Встречаются же иногда такие курьезы. Может быть, в ней тогда появилось бы определенное честолюбие, она стала бы ученым или крупным администратором. Сублимация скрытых страстей – великая сила. Но она, к сожалению, ни администратором, ни ученым не станет. Нет в ней, к сожалению, таких – нужных данных… К тому же, эстетика имеет – и самостоятельное значение…
– Красота спасет мир, – иронически сказал дядя Мартин.
– Не знаю, спасет ли она мир, но одного человека она спасти может…
– Ну хватит, хватит, – сказала мать опять несколько отчужденно.
Дядя Мартин ощутимо крякнул и сделал следующий ход. Кажется, поставил коня на то место, откуда только что его убирал.
– Чего ты от меня хочешь, Василий?
– Ты это знаешь, Мартын, – сказал отец очень серьезно.
– Боже мой, неужели ты веришь каким-то средневековым рецептам?
– Один раз этот рецепт помог, – сказал отец.
– Боже мой, а ты знаешь, чем это кончилось?
– А чем, собственно, это кончилось? – спросил отец.
– Согласно легендам, все это кончилось очень плохо.
– Ну, не надо преувеличивать, наши предки были склонны к мистическому сознанию…
– Счастья ей это, во всяком случае, не принесло, – сказал дядя Мартин.
– А что такое счастье? – спросил отец странным голосом.
– Не знаю, мне трудно с тобой спорить, Василий. – Дядя Мартин поднял голову и посмотрел несколько вбок. – А ты что, Аня, как женщина, думаешь обо всем этом?
Было слышно, как мать порывисто вздохнула.
– Я ничего не думаю, я просто боюсь, – наконец, сказала она. – Вот я слушаю вас, двух взрослых и умных мужчин, и мне – страшно. Вы, по-моему, даже не понимаете, о чем говорите… – Она замолчала и вдруг позвала совсем другим, обыденным голосом: Вика? Виктория? Ты где там? Ты что, уже вернулась?..
Сразу же наступила зыбкая тишина. Чувствовалось, что сидящие в комнате тревожно переглянулись. С легким стуком опустилась фигура на шахматную доску.
– Виктория?..
– Вика?
– Эй?..
Вике хотелось спрятаться среди пальто, горбящихся на вешалке. И чтобы никто никогда здесь ее не нашел. Она казалась себе сосудом, полным горячих слез. Главное было сейчас – не расплескать их при всех.
Она, как стеклянная, вошла в комнату.
– Здравствуй, утенок, – тут же растерянно сказал дядя Мартин. Виновато и, как никогда внимательно, посмотрел на нее. Вдруг добавил. – Ты что-то сегодня особенно хорошо выглядишь…
Судя по тону, он вовсе не иронизировал.
Отец, как бы соглашаясь, кивнул.
– Обедать будешь?
Вика тоже кивнула.
И тут горькая влага в горле все-таки выплеснулась. Вика едва успела заскочить к себе в комнату. Рухнула на подушку и обхватила ее, чтобы не разрыдаться. Сразу же теплая рука легла ей на спину, и дядя Мартин, неловко присаживаясь рядом, сказал:
