Уильям Тенн - Огненная вода
Йост, изогнувшись всем своим достаточно громоздким туловищем, наполовину высунулся из открытого окна и прикрыл глаза от солнца, сдвинув чуть ли не к самой переносице козырек форменной фуражки.
— Вы только поглядите на них! — услышали сидевшие на заднем сиденьи Фунатти и Хебстер брошенные им через плечо слова. Гнусавое произношение человека, вышедшего из самых низов, так до конца и не искорененное за многие годы тщательного самоконтроля, а только загнанное в глубь естества, вдруг снова дало о себе знать в его голосе — взбурлившие в нем эмоции прорвали искусственно созданную плотину. — Расположились себе там и смотрят. Их прямо-таки чертовски интересует, как это нам удается забираться на это сплошь забитое машинами шоссе, а затем выбираться из создавшихся на нем пробок! И при этом не обращают на нас никакого внимания, когда мы пытаемся заговорить с ними, когда пытаемся выяснить, что им надобно, откуда они сюда явились, что из себя представляют. Э, нет! Они слишком горды, чтобы снизойти к общению с такими, как мы! Но зато наблюдают за нами денно и нощно, зимою и летом, час за часом, минута за минутой. Они могут без устали наблюдать за всем, чем только мы ни занимаемся. И всякий раз, когда мы, тупые двуногие животные, пытаемся сделать что-то стоящее и сталкиваемся при этом с какими-нибудь вполне естественными трудностями — они уже тут как тут. Появляются эти «точки в бутылке», чтобы подглядывать — что это там у этих безмозглых червяков не получается — и посмеиваться над нами. А бывает и так, что и…
— Эй, приятель! — Фунатти наклонился вперед и потянул коллегу за полу фирменного френча. — Полегче! Мы из ОСК, при исполнении служебных обязанностей.
— Не все ли равно! — тоскливо огрызнулся Йост, плюхаясь на сиденье и нажимая на кнопку включения привода. — Жаль, что нет при мне старого отцовского «Гранда М-1» [5], — при этих словах машина наконец тронулась с места и с грехом пополам свернула со сверхмагистрали.
— Так бы и пальнул, несмотря на риск схлопотать «дзыньку».
«И это сотрудник ОЧ! — подумал Хебстер, чувствуя себя крайне неуютно.
— И не просто сотрудник, а особый агент, прошедший тщательный отбор — главным критерием при этом считалось отсутствие каких-либо антиперваковских предубеждений, — присягнувший поддерживать правопорядок без малейшей дискриминации по отношению к кому бы то ни было и посвятивший себя достижению поистине святой цели — помочь человеку стать вровень с пришельцами».
Впрочем, чего же еще можно ожидать от погрязшего в предрассудках простонародья? То есть, от людей без деловой жилки. Его отцу, к счастью, удалось выбраться из рабочей бригады путейцев-ремонтников, способных орудовать только лопатой да кувалдой, и привить единственному сыну неуемное стремление к достижению все более высокого положения, позволяющего изыскивать новые возможности получения максимальной прибыли.
А вот у большинства людей, похоже, не было такой всепоглощающей страсти, — это Элджернон Хебстер давно уже понял.
Такие люди обнаруживали неспособность сжиться с теми нововведениями, которые возникли после появления на Земле пришельцев. Совершенно невозможно было свыкнуться с мыслью о том, что самые выдающиеся научные и технические свершения человечества, для достижения которых требовались напряженная работа мысли, высочайший профессионализм и недюжинное мастерство, могли быть мгновенно, как по мановению волшебной палочки, продублированы — и даже превзойдены! — пришельцами, представляя для них интерес скорее всего в качестве объектов коллекционирования. Ощущение собственной неполноценности достаточно ужасно даже тогда, когда оно всего лишь плод больного воображения. Но когда это уже не ощущение, а ясное понимание, когда оно очевидно настолько, что не вызывает ни малейших сомнений и касается любого аспекта творческой деятельности, то жизнь становится невыносимой и нередко приводит людей в состояние умоисступления, которое заканчивается полнейшим ступором.
Ничего удивительного не было и в том, что людей бесило непрестанное бдение пришельцев, внимательнейше присматривавшихся ко всему, что бы ни делали люди — будь то красочно оформленные карнавальные шествия или подледный лов рыбы, мучительные поиски решения проблемы бесшумной посадки гигантских трансконтинентальных воздушных лайнеров или ритмичное отбивание поклонов в полутемных культовых зданиях под монотонные песнопения современных шаманов. И уже воспринимались как обыденность те случаи, когда люди хватали заржавевшие обрезы или сверкающие вороненой сталью охотничьи двустволки и выпускали одну карающую пулю за другой в небо, оскверненное наглым и высокомерным любопытством со стороны коричневых, желтых или ярко-пунцовых «бутылок».
Положения дел это все по сути не меняло. Однако приносило определенное облегчение натянутым, как струны, нервам. Но пришельцы не замечали людского гнева, и вот это-то и было самым существенным. Они как ни в чем ни бывало продолжали свое наблюдение, как будто вся эта пальба и переполох, все эти проклятья и бряцанье оружием были всего лишь частью все того же захватывающего представления, просмотр которого был заранее оплачен, и непоколебима была их решимость досмотреть спектакль до конца, прекрасно при этом понимая, что ничего интересного больше уже не предвидится, разве что вдруг невзначай совершит какую-нибудь забавную оплошность один из участников неопытной труппы исполнителей.
Пришельцам обстрелы никакого вреда не приносили, они, возможно, даже и не подозревали о том, что подвергаются нападениям. Пули, снаряды, картечь, стрелы, камни из рогаток — все эти проявления человеческого гнева, похоже, совершенно их не задевали.
Тем не менее, их недоступным человеческому пониманию телам была свойственна некая материальная основа. Об этом можно было судить по тому, что они не пропускали свет и тепловое излучение. А также…
А также по случавшемуся время от времени «дзыньканью».
В кои-то веки кому-либо все-таки удавалось слегка задеть одного из пришельцев. Или, что более вероятно, досадить каким-то неизвестным фактором, сопутствовавшим ружейной пальбе или метанию копья.
И тогда слышался всего лишь какой-то намек на звук — как будто некий гитарист уже прикоснулся самыми кончиками пальцев к струне, но в последний момент передумал извлекать из нее звук, а пальцы отреагировали на это решение с некоторым запозданием. И после того, как раздавалось нежное и едва уловимое «дзынь», совершенно не производящее какого-либо особого впечатления, стрелок оказывался обезоруженным. Он так и оставался стоять в полнейшем недоумении, тупо проводя взглядом по ничего не держащим, но еще согнутым пальцам, по устремленному вверх локтевому сгибу руки, по напрягшемуся в ожидании отдачи плечу, напоминая не очень-то сообразительного ребенка, который забыл, когда нужно кончать игру. Ни самого ружья, ни даже каких-либо отдельных его деталей после этого уже никогда не находили. А пришелец продолжал вести наблюдение — все так же сосредоточенно и беззастенчиво нагло.
