Ким Ньюман - Время и относительность
Но всё-таки, на Тоттерс Лэйн кто-то был. Разум... Большой, холодный, и... антипатичный?
Я подняла свою туфлю и зашла на свалку.
Воскресенье, 31 марта, 1963 год.
Я осталась дома, у себя в комнате.
Дом – это Будка. Это не просто Будка. Она ещё и Корабль. Возможно, это Корабль внутри Будки. Вот только то, что внутри, находится вовне. Оно вовне всего.
Вам этого не понять. Я могу объяснить с точки зрения физики, заполнив остаток дневника диаграммами, но вы всё равно не поймёте. Поверьте мне.
Впрочем, скорее всего, читатель я сама. Я будущая, повзрослевшая, читающая снова о том, какой была в моём возрасте. Развеется ли к тому времени белый туман в голове?
В сознании и памяти дедушки до сих пор есть недостающие части. Когда у него спрашивают, как его зовут, он старается уйти от вопроса. В последнее время он старается избегать ситуаций, в которых у него могут спросить о его имени.
Я должна знать дедушкино имя, но я не знаю. Как будто бы когда-то у него было имя, но его забрали, забрали не только у него, но у всех.
Раньше я считала себя уникальной. Но дедушка похож на меня. И Джиллиан тоже. Когда кто-нибудь спрашивает о её синяках, я чувствую, что у неё появляется что-то похожее на головную боль, как у меня, когда я приближаюсь к туманной зоне.
После вчерашнего вечера Джиллиан вряд ли будет со мной дружить. Она ушла домой злая. Я вела себя как ребёнок: раскрыла рот, не подумав.
То, что я испортила, было важно. Хотя Джиллиан и дразнила Зака, подкалывала его, я чувствовала, что она испытывала его, бросалась фразами, чтобы услышать, что он ответит. Думаю, она хотела бы стать после школы «девушкой-сверхтонницей». Не такой, которая сидит на заднем сидении или машет платочком, давая сигнал старта гонки, а такой, которая сама ездит на мотоцикле (или, по крайней мере, на одном из этих маленьких итальянских скутеров) и водится с «Ребятами».
Я еле смыла с себя этот макияж «грустного клоуна». В этом Джиллиан была права: я выглядела дурой. О чём я тогда думала?
Я смирилась с тем, что в моей голове чего-то не хватает. Воспоминания – как газеты или журналы. Их невозможно хранить все, но можно вырезать отдельные статьи и фотографии и вклеивать в альбом. Вот только выбирать их самому нельзя. Как будто бы вырезанием и вклеиванием занимается кто-то другой. Этот кто-то вклеивает то, что лучше было бы отправить в мусор, и выбрасывает то, что могло бы пригодиться, или же вообще было любимым.
Когда я буду перечитывать этот дневник, я уже буду знать ответы на эти вопросы? Или же он будет мне нужен для того, чтобы напоминать о забытых вопросах?
При мыслях о дедушке меня иногда беспокоит – ужасает – то, что пятна тумана с возрастом становятся больше. Не у всех людей, а у таких, как я и дедушка. Если мы вообще считаемся людьми.
Иногда дедушка не знает ни меня, ни самого себя. Доходя до конца предложения, он уже не помнит, с чего его начал, и начинает нервничать. Он пытается замаскировать свои провалы вспышками раздражительности, но я вижу, как они его расстраивают. Я чувствую его разочарование и боль.
А с другой стороны, бывают времена, когда дедушка не личность. Он живёт в Будке, редко выходит наружу, смотрит на свои мониторы и приборы. Это не то, чем должны заниматься люди. Я не думаю, что это то, чего хочет дедушка, но его туман больше моего и продолжает расти. (Иногда я могу почувствовать, что у дедушки в голове. С другими такого не бывает. Самое грустное, что проще всего это делать тогда, когда он меньше всего является собой. И тогда я боюсь. Внутри белого тумана есть чёрная пустота, и это опасно. Если в неё попадёшь, то обратно, возможно, дороги уже не будет.)
У нас дома были правила, жить по которым мы не могли.
Позже...
По словам газеты «Sunday Express», за которой я сбегала в киоск, где работает мама Малколма, русские и американцы винят друг друга в ухудшившейся по всему миру погоде. Оказывается, погода не по сезону холодная даже в Южном полушарии – метели в Австралии и айсберги в Полинезии. Научные советники президента Кеннеди настаивают на международной проверке «Новосибирского проекта», но кремлёвские учёные утверждают, что с такой же вероятностью несчастье может быть вызвано добычей американцами нефти в Аляске. Обе стороны были вынуждены признать, что они пробурили глубже, чем говорили. Но внутри Земли должно быть жарче, а не холоднее. На карикатуре Рональда Джайлза (главная причина покупать «Экспресс») Бабушка на коньках выгуливает череду неряшливых детей на замёрзшем озере Серпантин, а Мама и Папа тем временем пытаются разогреть на костре из шезлонгов бутылки с замёрзшим стаутом[11].
Не знаю, может быть, Джон прав: холод – это нападение. Но есть ещё кое-что. Я беспокоюсь о том, не из-за нас ли это. Мне кажется, что Будка могла что-нибудь испортить. Вполне логично, что её пространство должно откуда-то браться. Будка не совсем исправна. Может быть, она преобразует тепло в измерения? И она вышла из-под контроля, вытягивает из планеты всё больше и больше тепла, добавляя себе всё больше внутреннего пространства?
Мы используем всего лишь несколько комнат. Вполне возможно, что внутри будки столько же пространства, сколько и снаружи.
Дедушка всё время с ней возится. Пытается замести наши следы.
Холоднее всего рядом с Будкой. Свалка – просто ледяной грот. Пожалуй, это даже красиво. Сверкает белым и голубым светом, преломляющимся в перламутровых льдинах, а за полупрозрачным толстым слоем льда угадываются размытые формы погребённого под ним металлолома.
Ранним вечером, послушав по радио хит-парад Алана «Флафа» Фримана (на первом месте группа «Shadows» с композицией «Foot Tapper» – фу!), я пошла искать дедушку. Его не было ни в лаборатории, ни в отсеке управления.
Вдали от нагревателя, стоящего в моей комнате, так холодно, что у меня изо рта идёт пар. Я пошла на холод, и оказалась возле двери, которая была не закрыта. Я выглянула за неё. Из дедушкиной лаборатории в дверь выходили толстые кабели, так что я знала, что он экспериментирует где-то рядом.
Я похолодела не только от температуры. Во дворе свалки дедушка с кем-то разговаривал. В щель мне было видно дедушку (одетого в русскую меховую шапку и шерстяное пальто), в руках у него был не то большой мегафон, не то небольшая «тарелка» телескопа с торчащей из центра кристаллической нитью.
Я могла расслышать только отдельные фразы. Я не могла понять, разговаривает ли он с кем-то, или же просто бурчит себе под нос.
«... узурпация ... отвратительные захватчики ... первый жилец? ... станет холоднее, конечно... большой шар разумного льда...»
