Виктор Кувшинов - Лэя
Брат Шиами степенно вышел, оглядел двор и не спеша вошел в дом. Стоявший на страже солдат указал вежливым жестом на дверь в гостиную. Войдя в большую комнату, монах заметил двух сэйлов со связанными руками. Увидев гордое и независимое лицо мужчины, монах нахмурился: «Кажется, самые худшие предположения сбываются». Нюхач долго в упор смотрел в глаза сэйла. Потом со вздохом огорчения пробормотал:
— За что, спрашивается, мне брать на душу этот грех? — и уже громче спросил: — Альк… Салар, вы обещаете, что не будете предпринимать попыток к бегству?
— Да, — с гордой усмешкой ответил мужчина.
Шиами резко повернулся к довольно улыбающемуся десятнику и солдатам, стоящим на страже, и рявкнул на них тяжелым, командирским голосом, которого от него явно не ожидали:
— Развязать пленникам руки! И все вон из комнаты!
Испуганные солдаты немедленно вышли. Десятник, и так подавленный тем, что не удалось схватить ведьму, чуть не чеканя шаг, проследовал за ними. Шиами подошел к дверям, убедился, что все отошли на порядочное расстояние, и плотно прикрыл дверь. Обернувшись к пленникам, он протянул руку в скупом приглашающем жесте и сказал:
— Извините, что приходится распоряжаться в вашем доме, но прошу присесть.
Хозяева сели за стол со своей стороны. Шиами выдвинул стул со своей и спросил:
— Надеюсь, эта солдатня не нанесла вам оскорбления и ваша дочь еще жива?
— Мы не видели причин сопротивляться, — ответил Салар и саркастически усмехнулся. — Знаете, как-то не к лицу драться с толпой мужиков, да еще будучи невооруженным.
— Положим, братья монахи не такие уж и мужланы, но в общем-то вы правы, и им лучше не знать, с кем имеют дело. Да, надо бы вам сменить фамилию, может, это хоть поможет.
— Нет, это означало бы отречение от всей прошлой жизни, а так у нашей дочери останется хотя бы имя. Кстати, как вы узнали меня?
— У меня очень хорошая память, да и пост в ордене занимаю немалый. Так что знать таких людей в лицо — моя обязанность. — Шиами грустно улыбнулся, задумавшись. — А я еще сомневался: не тот ли это Альк и зачем меня посылают на простое, заранее разведанное дело? Теперь понятно: руководство решило поступить хотя бы здесь благородно, подставив мою седую голову под тяжкий грех. Вы хоть понимаете, что я беру на душу? Мне ведь это не искупить никакими молитвами…
— Это ваши профессиональные обязанности — брать на себя грехи, — горько усмехнулся Салар Альк и позволил себе последнее любопытство: — Откуда же орден узнал о нас и Лэе?
— Если бы я знал сам. Скорее всего, кто-то из деревенских тупиц все-таки сообразил заработать на доносе. Вы не замечали в последнее время в деревне каких-нибудь новых плюгавеньких, незаметных типчиков? — несколько брезгливо скривил губы Шиами. — Орден любит вести предварительную разведку такими способами.
— Да, сейчас припоминаю. Был один такой. Привозил нам молоко. Говорил, что он племянник молочника, — наконец хоть что-то произнесла потухшим голосом женщина.
— Он мог быть слабеньким нюхачом и вычислить вашу дочь, — рассуждал Шиами. — Все так грустно. Вы понимаете, что орден в данном случае выполняет не только свою волю?
— Естественно, без брата не обошлось.
— Кстати, принося дань уважения, могу я исполнить вашу последнюю просьбу? — спросил монах.
— Сохраните жизнь Лэе. Ей сегодня исполнилось девятнадцать! — последовал твердый ответ, не терпящий возражений.
Шиами потупился: «Боже! За что ребенку в самый лучший день ее жизни такой подарок?» Но то, что от него требовали, было против главной цели всего похода. В то же время он сам неосмотрительно предложил выполнить последнюю просьбу, а нарушить обещание, данное таким сэйлам, равносильно совершению самого тяжкого греха. Нюхач почувствовал себя в ловушке и, уже моля взглядом, произнес:
— Вы требуете от меня невозможного! Она — основная цель всей карательной экспедиции.
— Тогда не надо было спрашивать. Все равно вам ее уже не найти, — холодно взглянув на нарушителя своего слова, ответил Салар.
Но Шиами не был бы столь уважаемым братом ордена, если бы не мог найти выход из любого логического тупика. Он посидел некоторое время, задумавшись, и спросил:
— Вы действительно уверены, что солдатам не удастся найти ее?
— Абсолютно.
— Хорошо, тогда я сейчас отправлю отряд прочесывать окрестности. А сам приступлю к «допросу». Надеюсь, вы позволите нанести гипнотические следы на ваши лица?
— Каким это образом? — насторожился Салар.
— А ваша дочь не показывала вам, как это делается?
— Да, я понимаю, — ответила женщина. — Вы заставите всех видеть то, чего нет: следы побоев на наших лицах.
— Обещаю, что не буду усердно искать месторасположение вашей дочери. И могу сделать еще одну вещь. Я умею останавливать сердце людей, если они не сопротивляются моему гипнозу. Согласитесь ли вы, чтобы я сделал это перед самым сожжением? Это все, что могу для вас исполнить. — Шиами тяжелым взглядом уперся в гордые глаза Салара.
— Большего и не нужно. Благодарю. Приятно принять смерть от благородного сэйла.
Шиами кивнул, слегка поморщившись. Себя он даже близко не причислял к благородным — ни по происхождению, ни по поступкам. И сейчас гордиться было абсолютно нечем. Он вздохнул, встал и вышел отдавать распоряжения…
За окном стояла беззвездная ночь, и только маленькая луна Зела кровавым глазом смотрела с черного неба, как будто специально придавая темному пейзажу дьявольский красный оттенок. Сидя в одиночестве за столом трактира, Шиами предавался самым мрачным воспоминаниям. Как никогда прежде, он чувствовал себя убийцей. По крайней мере, никогда монах не поднимал руку на таких сэйлов. На самом деле он все больше чувствовал, насколько эта суета напрасна. Что-то страшное надвигалось на весь мир. Это ощущалось в снах, и перед ужасным будущим все казалось столь неуместным, что он был готов бежать куда угодно, лишь бы не видеть этих кошмаров по ночам.
А перед глазами все стояли сцены «благородного» разграбления дома на благо ордена, разукрашенные его магией несчастные жертвы их карательной акции, костры под двумя столбами и третий — ожидающий саму ведьму. К счастью — пустой. Он вспоминал облегчение, когда ему удалось незаметно умертвить благородных сэйлов перед тем, как пламя коснулось их ног. И все-таки на душе остался мерзкий осадок. Даже вино из погреба разграбленного и сожженного дома не могло заставить его забыть подробности сегодняшнего вечера. Хорошо, хоть все упились на дармовщину, а то он мог бы и не выдержать — оправдывайся потом, почему в сердцах умертвил какого-нибудь особо бравого и хвастливого вояку…
