Филип Дик - Когда наступит прошлый год
– Заведи со мной роман, доктор, – сказала Филлис, которая стояла на лестнице, дожидаясь его.
– У тебя самые прекрасные на свете зубы, – прошептал он.
– Ответь.
– Я… – Он задумался над ответом.
«Можно ли вообще ответить на такое словами? Но ведь ее предложение было явно облечено в слова, не так ли? И пусть Кэти, которая все видит, горит ясным пламенем».
Доктор чувствовал, как Филлис пристально смотрит на него огромными, похожими на звезды глазами.
– Гм… – неуверенно пробормотал он, чувствуя себя маленьким и несчастным и в точности зная, чего не следует делать.
– Ведь тебе это нужно, – настаивала Филлис.
– Э… – снова промямлил Эрик, ощущая, как ее взгляд проникает в самые дальние закоулки его никчемной души.
Филлис добралась до нее и вертела ею как хотела. Черт бы ее побрал! Она обо всем догадалась и говорила правду. Он ненавидел ее и вместе с тем хотел оказаться с ней в постели. Конечно, она знала обо всем. Это было видно по его лицу и не могло укрыться от ее проклятых огромных глаз, которых не могло быть ни у кого из смертных.
– Без этого ты пропадешь, – продолжала Филлис. – Без настоящего, спонтанного, радостного, чисто физического…
– Один шанс на миллиард, что мне это сойдет с рук, – выдавил он и неожиданно каким-то чудом заставил себя улыбнуться. – Даже то, что мы стоим здесь, на этой чертовой лестнице, – безумие. Но разве тебя это хоть сколько-нибудь волнует?
Доктор обошел ее и начал подниматься дальше, на второй этаж.
«Тебе-то терять нечего, – подумал он. – Зато мне есть что. Ты справишься с Кэти точно так же, как и со мной, дергая за леску, на конце которой я болтаюсь».
Дверь в современную квартиру Вирджила была открыта. Хозяин уже вошел внутрь. Остальные двинулись за ним. Сперва, естественно, клан Эккерманов, а затем обычные высокопоставленные чиновники фирмы.
Эрик вошел и увидел гостя Вирджила.
Человек, для встречи с которым они сюда прилетели, полулежал на кровати. Лицо его ничего не выражало, губы распухли и посинели, глаза неподвижно смотрели в пустоту. Это был Джино Молинари, высший избранный руководитель объединенной цивилизации Земли, главнокомандующий ее вооруженными силами в войне с ригами.
Его ширинка была расстегнута.
3
В обеденный перерыв Брюс Химмель, ответственный за последний этап контроля качества на главном конвейере корпорации «Меха и красители», покинул свое рабочее место и, шаркая ногами, отправился по улицам Тихуаны в кафешку, где обычно питался, поскольку там было дешево и не требовалось особого общения. Небольшое желтое деревянное здание втиснулось между двумя магазинами тканей, сделанными из кирпича, выгоревшего на солнце. Здесь, в «Ксанфе», собирались разнообразные работяги и чудаки, обычно в возрасте под тридцать, по виду которых невозможно было понять, чем они зарабатывают на жизнь. По крайней мере, они оставляли Химмеля в покое, а больше ему ничего и не требовалось. Собственно говоря, только это и нужно было ему от жизни. Как ни странно, она готова была пойти с ним на подобную сделку.
Химмель сидел в глубине зала, черпал ложкой бесформенное чили и отрывал куски клейкого белого хлеба, когда увидел, что в его сторону идет англосакс с растрепанными волосами, в кожаной куртке, джинсах, высоких сапогах и перчатках. Казалось, будто он явился из какой-то совсем другой эпохи. Это был Кристиан Плаут, который ездил по Тихуане на древнем такси с турбинным двигателем, скрываясь в Южной Калифорнии уже лет десять, с тех пор как повздорил с властями Лос-Анджелеса по поводу торговли капстеном, наркотиком, получаемым из мухоморов. Химмель был с ним немного знаком, поскольку Плаут тоже слегка помешался на даосизме.
– Salve, amicus[11], – нараспев произнес Плаут, усаживаясь напротив Химмеля.
– Привет, – буркнул Химмель, рот которого был набит невыносимо острым чили. – Что слышно?
Плаут всегда знал самые свежие новости. Он целый день катался на такси по Тихуане, встречался с самыми разными людьми. Когда случалось что-то интересное, Плаут обязательно оказывался тому свидетелем и по мере возможности извлекал из ситуации ту или иную пользу. Его жизнь состояла из разнообразных и весьма подозрительных занятий.
– Слушай. – Плаут наклонил к Химмелю серое как песок, иссохшее лицо, сосредоточенно сморщил лоб. – Видишь?
Из его сжатого кулака выпала маленькая капсула и покатилась по столу. Он молниеносно накрыл ее ладонью, и она исчезла столь же быстро, как и появилась.
– Вижу, – кивнул Химмель, не отрываясь от еды.
Плаут вздрогнул и прошептал:
– Хи-хи, хо-хо! Это йот-йот-сто восемьдесят.
– Что такое? – мрачно спросил Химмель.
Ему вдруг захотелось, чтобы Плаут убрался из «Ксанфа» и занялся чем-нибудь другим.
– Йот-йот-сто восемьдесят, – едва слышно повторил Плаут и сгорбился так, что они едва не касались друг друга головами. – Это немецкое название средства, которое в Северной Америке войдет на рынок под именем «фрогедадрин». Его производит одно немецкое химическое предприятие под прикрытием некоей аргентинской фармацевтической фирмы. В Штаты с ним не пробиться. Даже здесь, в Мексике, его нелегко достать. Хочешь верь, хочешь нет.
Он улыбнулся, показав неровные пожелтевшие зубы.
Химмель в очередной раз с отвращением заметил, что даже язык у Плаута имеет какой-то странный, неестественный оттенок, отвернулся и сказал:
– Мне казалось, что в Тихуане можно достать что угодно.
– Мне тоже. Потому я так и заинтересовался этим йот-йот-сто восемьдесят и раздобыл его.
– Ты уже пробовал?
– Попробую сегодня вечером. Дома. У меня есть пять капсул. Одна для тебя, если желаешь.
– Как он действует? – Почему-то это казалось Химмелю существенным.
– Как галлюциноген, – ответил Плаут, покачиваясь в некоем своем внутреннем ритме. – Но это еще не все. Хи-хи, хо-хо, фик-фик.
Глаза его остекленели. Он ушел в себя, блаженно улыбаясь. Химмель подождал, пока таксист вернется к реальности.
– Действие зависит от человека. Это как-то связано с ощущением того, что Кант назвал категориями восприятия. Усек?
– То есть с ощущением времени и пространства, – кивнул Химмель, читавший «Критику чистого разума», которая была вполне в его стиле как по содержанию, так и по образу мыслей.
В своей маленькой квартирке он хранил ее экземпляр в мягкой обложке, весь исчирканный карандашом.
– Именно! В особенности он меняет восприятие времени. То есть его следовало бы назвать наркотиком времени, верно? – Похоже, Плаут восхищался собственной сообразительностью. – Первый наркотик времени или, скорее, псевдовремени. Если, конечно, ты сам веришь в то, что переживаешь.
