Журнал «Полдень XXI век» - Полдень XXI век 2003 №5-6
ЗАГРЕЙ присел на кровать подле Ни-Ни. Она чуть пополнела, округлилась, теперь видно, что ей не больше двадцати. В старинной этрусской вазе стоял огромный букет прозрачных асфоделей. Ни-Ни спала и вдыхала их запах. А что, если он видит ее в последний раз? Поцеловать? Тогда разбудит. Нет, нет, нельзя. Он не имеет права ее пригласить. А если бы и имел — все равно не взял бы. Вдруг комиссия ее пропустит, а его — нет? Он этого не вынесет.
ЗАГРЕЙ на цыпочках двинулся к двери.
2Он занял очередь. Рядом с ним сидела немолодая женщина и со скучающим видом лузгала семечки. Шелуха сыпалась на пол.
— Бери! — она повернулась к ЗАГРЕЮ и щедро отсыпала ему в ладонь. Он разгрыз парочку, хотя заранее знал, что семечки пустые.
— Хочешь остаться или вернуться? — спросил ЗАГРЕЙ.
— Разве мое желание что-нибудь значит?
— Конечно, — соврал он. Зачем — и сам не знал.
ЗАГРЕЙ вспомнил о Ни-Ни и нахмурился. Что будет с Ни-Ни, если комиссия его пропустит? Она ведь даже не знает, куда он ушел. Бедняжка. Проснется, увидит асфодели. Не надо думать о ней. Нельзя ни о чем сейчас думать.
Его наконец позвали. ЗАГРЕЙ вошел. В белой комнате за белым столом, накрытом белоснежной скатертью, сидели трое. Они были в белом, и лица тоже белые, и глаза — бельма. Они улыбались белыми губами.
— Ваше имя, — спросил белый, сидящий в центре.
— ЗАГРЕЙ, — он мог только так произнести свое имя — вровень со всеми. Ведь он, придя на комиссию, пытался сравняться со смертными. Но лишь пытался, ибо и сам чувствовал — не удалось.
Сидящий слева стал рыться в каких-то бумагах. Сидящий справа потирал худые, тонкие руки, будто замерз. Тот, что в центре, остался неподвижен.
— А когда вы умерли, ЗАГРЕЙ? — сидящий слева оставил бумаги, и его бельма строго уставились на ЗАГРЕЯ.
— Я не умирал. То есть… Я всегда здесь. Здесь родился.
Тот, что справа, хихикнул:
— Такого не бывает.
ЗАГРЕЙ сообразил, что совершил чудовищную глупость, сказав правду. Надо было выпытать у кого-нибудь имя и под этим чужим именем пройти комиссию и получить пропуск на возвращение. Но теперь было поздно. Злясь на себя, ЗАГРЕЙ стукнул кулаком по лбу. Но это мало помогло.
Трое за столом стали перешептываться.
— Если он не умирал, то как мы его выпустим? — шептал один довольно громко.
— Но он живой, здесь ему делать совершенно нечего.
— Ну и что, коли живой? Разве это имеет значение? Главное, он не умирал.
— Послушайте! — ЗАГРЕЙ попытался вмешаться. — Живому здесь совершенно невыносимо. Я наказан, как Тантал, но наказан без вины.
Теперь три пары бельм уставились на него. Тот, что справа, вновь стал тереть руки.
— Его нет в бумагах, значит, его нельзя выпустить, — сказал тот, что слева.
— В конечном счете, жизнь лишь миг по сравнению со смертью, — сказал тот, что справа. — Зачем она тебе?
— Я хочу жить! — заорал ЗАГРЕЙ, наваливаясь всем телом на стол. — Слышите, вы, тупые комья белой слизи! Внесите мое имя в список!
Он схватил бумагу, схватил стило и принялся писать. Но напрасно стило скребло бумагу — имя ЗАГРЕЯ в списке не появлялось. Он скомкал лист, отшвырнул в угол и вышел. Боль билась в груди, пульсировала в висках, пронизывала каждую клеточку тела.
«Во всяком случае, у меня есть Ни-Ни», — попытался он утешить себя.
Но это было слабое утешение. Становилось только больнее. Он почему-то вспомнил куклу во дворе-колодце и пообещал дать ей хлеба.
Он долго бродил, по улицам и даже вышел к самой окраине — там, где плотно роился сизый туман, то есть из сонной массы еще не выделились волокна сна. В этот плотный сизый туман никто никогда не углублялся. Говорят, если уйти туда, то сойдешь с ума и назад не выйдешь и будешь бродить и бродить, пока не расплавишься и сам не станешь чьим-то сном. Сказки, наверное. Но у ЗАГРЕЯ не было желания проверить.
Старик с растрепанной седой бородой плел веревку. Плел и плел, веревка стлалась по земле и терялась в слоистых полосах тумана, что отделялись от сонной массы и плыли к темной каменной массе города, которым правил Дит.
— Ты Окнос? — спросил ЗАГРЕЙ.
Кажется, он слышал что-то про него. Но что — припомнить не мог.
— Окнос, — подтвердил старик. — Разве не видишь — плету веревку. Значит, Окнос.
— И зачем тебе веревка? Чтобы повеситься?
Старик не рассмеялся. Даже не улыбнулся. Как видно, не любил шуток.
— Когда сплету веревку и два конца ее сомкнутся, тогда над нашим миром загорится белое солнце вместо черного.
— Разве наше солнце черное? — подивился ЗАГРЕЙ.
Он поднял голову и стал глядеть на небо. Солнце еще было высоко. Ему всегда казалось, что их солнце — яркий белый круг.
— Конечно, черное, — заявил Окнос не терпящим возражений тоном.
— И когда ты сомкнешь концы своей веревки? — спросил ЗАГРЕЙ.
— Скоро, — пообещал Окнос. — Очень скоро.
Спорить дальше ЗАГРЕЙ не стал. Он двинулся вдоль лежащей на сером песке веревки. Странно, почему он ничего не слышал про Окноса? Неужели никто не знает о странном замысле старика?
Из сизой полосы тумана вышел осел. Он медленно брел навстречу ЗАГРЕЮ, опустив голову к самым ногам. Присмотревшись, ЗАГРЕЙ понял, что осел поедает сплетенную Окносом веревку.
ЗАГРЕЙ вновь поглядел на небо. Так какое же над ним солнце? Он не мог понять. Ему вдруг в самом деле стало казаться, что солнце черное.
ГЛАВА 5. ВИНО 1Здесь каждый спал, когда хотел и сколько хотел. Здесь не было ни ночи, ни дня. ЗАГРЕЙ не был уверен, что здесь есть даже свет. Ибо то, что позволяет им видеть, возможно, и не свет вовсе. ЗАГРЕЙ сон не любил. Сон отнимает время. Сон — утраченная часть жизни.
Ему снилось, что он одет в пятнистую шкуру леопарда, а на голове у него венок из листьев винограда и спелых гроздей. Вокруг пьяные обнаженные девицы исступленно выплясывали, козлоногие существа, тоже хмельные, толпились подле и дули в свирели. И ЗАГРЕЙ плясал. От этой пляски его бросило в жар. Одна из девиц протянула ему бутыль с вином. Он поднес бутыль к губам, жадно сделал глоток и… проснулся от грохота. Грохотало на лестнице. Ветхий дом дрожал. Кто-то распахнул дверь, заглянул внутрь, скрылся. Ни-Ни застонала во сне и перевернулась на другой бок. Она и не подозревает, что в эту ночь могла остаться одна. Он поцеловал ее в плечо — пухлое округлое плечико.
— Отстань! — фыркнула она.
Как она старательно изображает кокетство. И нежность изображает. И венерин спазм — тоже. Потому как венерин спазм испытывать не может. Краткий восторг первой ночи давно улетучился. Все сделалось скучно, рутинно, будто они уже женаты лет сто.
