Андрей Лазарчук - Священный месяц Ринь
- Теперь - к нам, - сказал отец Александр.
Дверь отъехала. Юл встал.
- Ваше преосвященство, - сказал иерарх. - Прошу ваше.
Отец Александр встал, повернулся к Юлу и иноку, поднял руку, благословляя.
- Господи, помилуй нас... - прошептал он.
Юл задремал и проснулся, казалось, прошла минута, но руку он успел отлежать намертво - рука мотнулась и стукнула его по груди, тяжелая и бесчувственная, как деревяшка. Было тихо - так тихо, что слышалось попыхивание свечи: на фитиле образовался длинный нагар, пламя дергалось и коптило. В руку горячо и больно пошла кровь. Юл сидел неподвижно, стиснув зубы. Наконец, рука обрела подвижность, хотя и оставалась еще тяжелой и горячей. Шевельнулся Олег, застонал. С него наручники не сняли - боялись. И тут опять загремела дверь.
Она отъехала немного, и в щель кого-то втолкнули. Человек упал ничком, закрывая лицо и голову руками - и тут же камеру наполнил резкий, разрывающий ноздри смрад Игрикхо. Юл вскочил, зажимая рот и нос. Олег закрылся руками и смотрел, ничего не понимая спросонок. Человек медленно перевернулся на бок, подтянул колени к животу и с минуту лежал так, не двигаясь и, кажется, не дыша. Он был оборван и страшно, фантастически грязен. Потом он со всхлипом втянул в себя воздух и выстонал:
- О-о-о, дья-авол...
По голосу Юл его и узнал. Это был Петров.
- Владислав Аркадьевич? - наклонился над ним Юл. - Что с вами сделали?
- Кто это? - спросил Петров со страхом. Ладоней от лица он не отнял. - Юлий Владимирович? Что вы тут делаете?
- Представьте себе - ищу вас. Но - что с вами? Вас били?
- Похоже на то... Посмотрите, что у меня с глазами, - он с трудом убрал руки.
Вокруг глаз были черные круги, веки вздулись и запеклись кровью. Юл осторожно - Петров напрягся и застонал - кончиками пальцев раздвинул веки. Ничего нельзя было разобрать: какой-то рубиново блеснувший студень...
- Ни черта не видно, - сказал Юл. - Тут только свеча.
- Чем-то хлестнули по глазам, - сказал Петров. - Я не понял, чем.
- Цепью, чем же еще, - мрачно сказал Юл. - Ладно, главное, что не вытекли, все остальное поправимо. Больно?
- Больно, конечно. Еще ребро... вот здесь...
Юл потрогал. Под пальцами хрустело.
- Кто же это вас?
- Не знаю. Окружили, кричали... потом отвели куда-то Вецу...
- Это садовник?
- Да... и чем-то меня по глазам... Мне кажется, его убили.
- И где же все это происходило?
- Там - в Рощах.
- Вы пошли в Рощи? Без фильтров? Как же вы выдержали?
- Да... ничего. Выдержал. Запах и запах. Ничего.
- Что же вы рацию-то забыли, - сказал Юл. - Разве же можно так?
- Забыл, - сказал Петров. - Быстро собрались - только в монастыре и вспомнил. Слушайте, - он попытался сесть, - надо же как-то сообщить...
- Знают, что мы здесь, - сказал Юл. - Утром выцарапают. Или днем.
- Да нет, я не про это, не про нас. Послушайте: мне Филдинг описывал здешнюю ситуацию и просил проверить кой-какие предположения... гипотезы... Я и проверил. И все сходится, понимаете?
- Нет, - сказал Юл. - Я ничего не знаю о предположениях Филдинга. Он со мной не делился.
- Ну, значит... мне-то он все описал детально... Ладно, слушайте. Эти животные, Игрикхо, выделяют огромное количество летучей органики, и в этот букет входят амины, необходимые для работы "трезубца" - есть у здешних людей такая железа... а "трезубец" вырабатывает гормоны, которые регулируют энергетику нейронов мозга... понятно, да? Им всем время от времени нужно дышать этим запахом - который от Игрикхо. Но это не все. У Игрикхо детеныши появляются раз в четыре года, и к двум годам они проходят критическую фазу развития... для того, чтобы начать созревать, им надо получить извне гормоны роста, которые их организмы не продуцируют...
- Понял, - сказал Юл. Сдавило горло. - Эти жертвоприношения - это... это...
- Да, - сказал Петров. - Звено симбиотической цепочки.
- Извините, - прошептал Олег, - это значит?.. Да как же это может быть - такое?..
Ему не ответили. Отвечать было нечего.
- Что же делать-то, Господи? - спросил он. - Что же нам теперь делать?!
- Днем бы раньше, - с тоской сказал Юл. - Днем бы раньше... мы бы раскрутили Дворец, и еще можно было бы спасти... Не все, - поправил он себя, - но кое-что - можно было бы... Ввести в Долину солдат...
Все это бесполезно - он знал - но все равно: протянуть еще немного, продержаться... и, может быть, удастся что-то придумать, что-то придумать, не бывает же так, чтобы не было выхода...
- Это мы во всем виноваты, - сказал вдруг Олег и заговорил, захлебываясь и ударяя в пол скованными руками: - Мы виноваты, мы дали им наше понятие греха, не зная, кому даем... не понимая, что происходит здесь, мы думали, что этот мир во всем подобен нашему... Боже, если Ты наказываешь нас, то почему Ты не пожалеешь их?.. Что делать, что делать, что делать?..
- Поздно, - сказал вдруг Петров, и Юл подумал: да, поздно. Не успеть. Он вспомнил то, что мельком успел заметить в монастырском дворе, когда их вели сюда. Это конец. Уничтожением Служителей они не ограничатся - и это будет конец. Игрикхо живут только в этой долине. Больше нигде. Покинутые города... а теперь уходить будет некуда. Все, все. Конец. Торжество гуманизма над древними суевериями. Конец.
От погони он оторвался, потеряла его погоня, и те, которые шли по мосту, не знали о побеге - а то, конечно, обратили бы внимание на шум падения... второй раз, и опять метров с семи, хорошо, на осыпь... если бы и теперь на твердое, не поднялся бы... Не останавливаться, не останавливаться... колени болят, но не останавливаться, иначе не дойти... не дойти... Было почти светло, светлее, чем в лунную ночь на Земле: ребята на "Европе" развернули солнечный парус, и свет от него как бы случайно накрыл Долину Священных Рощ. Спасибо, ребята, догадались, без света было бы совсем худо... вы только не переусердствуйте там, не затейте каких-нибудь десантов... Юл хорошо представлял себе, что происходит сейчас там: на "Европе", в посольстве, в российском представительстве, в Малой прихожей Дворца. Рацию бы мне, рацию, рацию, крокодильчика моего зелененького... монах, обыскивавший его, отстегнул от пояса Юла цепочку с брелоком, а когда Юл запротестовал - усмехнулся, с силой оторвал крокодильчика от колечка с ключами и, глядя Юлу в глаза, протянул ключи... Здесь, на дне ущелья, тоже была тропа - хорошо утоптанная, но узкая, и Юл понял: Петров где-то ошибается. На секунду ему стало легко. Ведь семьдесят миллионов человек, это по двести тысяч ежедневно, чтобы побывать здесь хотя бы раз в году каждому... на четыреста квадратных километров Долины - по пятьсот человек на квадратный километр... Нет, здесь такой плотности не было никогда... Юл вошел в ритм и двигался "волчьим скоком" двести шагов бегом, двести шагом. И в этом ритме в памяти прокручивались Песни Паломника - именно прокручивались, написанные синей тушью на желтой шелковой ленте... и вдруг остановились и вспыхнули новым смыслом: "Отец, два возраста священных у твоего чада, два возраста, лежащих между магическими числами: с семи до одиннадцати, именуемый Нежным, и с семнадцати до девятнадцати - то возраст Испытания... Чадо твое в Нежном возрасте укрывай для сна своим плащом паломника, и пусть он видит в снах Рощу, где растут Священные Деревья... Когда же придет срок Испытания, направь его на дорогу, но больше не иди с ним сам..." Теперь все стало на свои места, и припомнился кстати старинный манускрипт: медицинский трактат о железе "трезубец", где говорилось, что в возрасте семнадцати-девятнадцати лет "железа налита кровью и соками так, что стесняет сердце, и лишь дальняя дорога может разогнать кровь..." Главное дойти, подумал Юл, главное - дойти... он уже примерно знал, как будет действовать: шеф контрразведки Дворца Министр Дьюш - очень неглупый человек... очень неглупый...
