Мюррей Лейнстер - Устройство и его дубль
— Нет у меня никаких намерений, — заявил он угрюмо. — Я презирал бы себя, если бы согласился на роль мужа при богатой жене. А даже если нет, меня презирала бы ты! Наш брак не продержался бы долго. А я не хочу быть всего лишь первым в веренице твоих мужей!
Ее взгляд смягчился, но она укоризненно покачала головой.
— Тогда как бы ты отнесся к тому, чтобы стать моим братом? Ты должен предложить мне это, хотя бы из вежливости.
Коглен знал ее очень давно. Ее милое лукавство могло обмануть кого угодно. Но Коглен чувствовал себя последним мерзавцем.
Он пробормотал что-то себе под нос. Потом вскочил на ноги.
— Ты прекрасно знаешь, что я люблю тебя, — сердито сказал он. — Но лучше на этом и остановиться! Я не могу взять и разлюбить тебя, зато могу задавить это чувство! Хватит! Ты скоро уедешь. Если бы не это, я не остался бы наедине с тобой! Я люблю тебя больше всех на свете, но ты меня не переубедишь. Понятно?
— Я не хочу навязываться тебе, Томми, — спокойно отозвалась Лори. — Но я уже почти отчаялась!
Она улыбнулась. Он застонал и раздраженно зашагал прочь. Когда он повернулся к ней спиной, ее улыбка померкла и исчезла. Когда минуту спустя он оглянулся, она стояла и смотрела на воду, повернувшись спиной ко всем остальным. Руки ее были судорожно сжаты.
Яхта летела по волнам Босфора. По обоим берегам высились холмы, усеянные домишками, которые с залива выглядели нарядными и живописными, но при близком рассмотрении показались бы совершенно убогими. Небо заливала густая лазурь, и этот пейзаж повидал на своем веку немало романтических сцен. Но хозяин яхты что-то горячо втолковывал Мэннерду с сильнейшим турецким акцентом. Профессор Американского колледжа с головой ушел в спор с адвокатом на тему ответственности городских властей за вонь от гниющих отбросов, из-за которой в его доме едва можно было жить. Владелец участка, который им предстояло осмотреть, говорил только по-турецки. Оставался разве что Аполлоний Великий.
Коглен завел разговор о загадочной и совершенно невероятной надписи в «Алексиаде».
— А, это мистификация, — отмахнулся Аполлоний добродушно. — Кроме того, думается мне, это было сделано с корыстными намерениями. Но мистер Мэннерд обратился в полицию. Там займутся этими людьми. С моей стороны неразумно было бы вмешиваться в расследование!
— Только если это не мошеннический план! — коротко ответил Коглен.
— Это, — признался Аполлоний, — меня и тревожит. Как вам известно, недавно я получил крупную сумму, чтобы купить свободу для моего народа, из источника, который немало удивил бы вас. Я не хочу, чтобы мое имя было связано с отъявленными мошенниками! Поэтому я буду держаться в стороне от этого дела — а не то как бы меня тоже не записали в аферисты!
Коглен в задумчивости отвернулся.
Да, день выдался не из веселых. Он ни за что не вернется к Лори. Решение, которое он принял, далось ему нелегко. Он не изменит его. Незачем с ней разговаривать. Одна мысль о Лори делала его несчастным. Он попытался занять мысли загадочным домом на улице Хусейна, представить себе доступное для древних устройство, которое было бы равноценно холодильнику. В Вавилонии знали, что если положить неглубокий поднос поверх одеял, то ночью он будет отдавать тепло, и к утру образуется тоненькая корочка льда — но только в совершенно безветренную и безоблачную ночь. Тепло уходило в воздух, а одеяло не позволяло земле отдать то, что она накопила за день. Но Стамбул едва ли можно назвать краем безоблачных ночей. Здесь этот фокус бы не удался. Да и древние все равно не понимали причин этого явления. Он перестал ломать голову.
Когда пролив Босфор расширился и перешел в Мраморное море, яхта повернула к берегу. Она пристала к шаткому причалу, несмотря на неуклюжие действия слишком многочисленного экипажа, члены которого, казалось, только мешали друг другу. Мэннерд сошел на берег, чтобы осмотреть предполагаемое место для лагеря. Матросы потащили с корабля бесчисленные корзины, раскладные столы и прочие принадлежности для обеда на открытом воздухе. Коглен с мрачным видом курил на палубе.
Лори сошла на берег, и он сидел неподвижно, чувствуя себя глупо. Через некоторое время он все же спустился на причал и принялся бродить по нему, пока накрывали на столы. Когда все было готово, он позволил усадить себя рядом с Лори. Она делала вид, что никакого разговора между ними не было, и весело болтала. Он впал в глубокое уныние.
Будущий детский лагерь во всех подробностях обсуждали по меньшей мере на трех языках. Обед шел своим чередом, матросы исполняли обязанности официантов и носили из корабельного камбуза горячие блюда. Хозяин участка поднялся и, потея, произнес цветистую речь в горячей надежде сбыть с рук ненужную ему землю за как можно более высокую цену. Профессор из Американского колледжа с теплотой отозвался о Мэннерде и пару раз намекнул, что его родному факультету не помешало бы дополнительное финансирование. Коглен отчетливо понимал, что каждый в этой компании стремится всеми правдами и неправдами вытянуть из Мэннерда деньги, и еще раз безжалостно напомнил себе о решении не влезать в эту крысиную возню и не пытаться жениться на Лори.
Матросы принесли кофе. Коглен взял чашку; разговоры меж тем продолжались. Мэннерд увлеченно беседовал с адвокатом и с владельцем участка. Судя по всему, судьба лагеря была практически решена. Это показалось Коглену единственным ярким пятном за весь этот безрадостный день.
Он увидел, как Мэннерд отхлебнул кофе и, прикоснувшись к чашке, отдал ее матросу, чтобы ему налили нового, погорячее. Напиток уже успел остыть.
Лори оживленно болтала с Аполлонием. Тот улыбался ей во весь рот. Вернулся матрос с кофе. Мэннерд по своей всегдашней привычке потрогал чашку. Поднес ее к губам.
Послышался громкий треск. По берегу разбежалось эхо. Голоса затихли.
Мэннерд ошеломленно смотрел на кофейную чашку, которую держал в руке. Вернее, на то, что от нее осталось. В нее угодила пуля. Все вокруг было залито кофе, а Мэннерд нелепо застыл, держа у губ ручку от чашки.
Коглен вскочил с места в тот же миг, когда перед глазами у него встала строчка, написанная его собственной рукой на пожелтевшей пергаментной странице:
«Позаботьтесь о Мэннерде. Его хотят убить».
IV
Зрелище было глупее не придумаешь. Разъяренный Мэннерд вскочил, не выпуская из рук отбитой ручки. Похоже, он не понимал, что, стоя, представляет собой куда более удобную мишень. На мгновение все словно остолбенели — все, кроме Коглена. Он бросился вперед, опрокинув на ходу шаткий столик вместе с хрупким фарфором и столовым серебром.
