Б Липов - Метагалактика 1995 № 3
Гитары минорно застонали, ударные зачастили дробь.
Миг — и произойдет непоправимое!
Световой фон полыхнул вулканом, а нимфа?
— Кь-я-я!
Невинное создание отточенным ударом миниатюрной ножки опрокинуло чудовище навзничь. Девушка занесла над мохнатой грудой невесть откуда взявшийся клинок. Взмах, еще взмах — и в руках нимфы оказалась теперь нестрашная, обезвреженная голова.
Музыканты ударили в литавры, раздался бравурный победный марш.
— Я же тебе говорил, ломай стереотипы! — Яков весело подмигнул.
— Хороша-а?… Для ее шоу, мутантов, как в Испании — быков, — за неделю кормить перестают. И-эх! Коррида-Торреро!
* * *— Вольдемар, Вольдемар! Владимир Иванович, очнитесь… — Противный голос Якова настойчиво терзал барабанные перепонки. Что за напасть: голос выталкивал из объятия Морфея.
— Сволочь, да и только… — Освобождаясь от остатков сна, болезненно простонал Ахенэев и размежил веки.
Расплывчатое Яшкино лицо приблизилось, ощерилось гаденькой гримасой смеха.
— На, лечись. — Он протянул салютующую пузырьками банку датского пива.
Владимир Иванович вяло шевельнул рукой и застыл: чьи-то еще очень приятные объятия удерживали, влекли к себе.
Он скосил глаза. Рядом, по подушке, струились знакомые по кошмарному шоу белокурые волосы, а теплые, с наманикюренными коготками руки упруго обвивали шею.
— Эльвирочка-вампирочка! — Всплыло вчерашнее Яшкино выражение.
Ахенэев торопливо провел пальцами по заросшему щетиной горлу.
— Ох, и привили изжогу! — Черт закатился в смехе. — Не бойся, Вольдемар, кроме нескольких засосов на твоей шее ничего не просматривается. Эльвирочка — умница! А на сцене? Что ж — се ля ви[8]…Ее амплуа — женщины-вамп… Так что успокойся и тяни пиво.
Владимир Иванович не заставил себя упрашивать — виски ломило, — с удовольствием выхлебнул содержимое банки.
— Хорошо бы принять душ, освежиться… — Мечтательно подумал он и собрался уже попросить об этом Яшу. Но тот, догадливая бестия, опередил вопрос, предложил сам.
— Как завтракать будем? До сауны или после?
— После! — Не задумываясь ответил Ахенэев и тут же спохватился, засомневался. — Интересно, что у них за сауна? Как бы в крутом кипятке не выварили, а то и в кислоте…
Однако, Яков и здесь не сплоховал, изрек провидчески.
— Не изволь беспокоиться: твое здоровье — мое благополучие! Все будет о'кей[9]! Сам, — он многозначительно ткнул пальцем в расписной потолок, — иногда наведывается. И — доволен!..
И Ахенэев решился, выполз из цепких, жарких объятий, принял вертикальное положение.
— Веди, Демон!..
Хорошо пригнанная, мореного дуба дверь мягко вошла в проем, изолировала Ахенэева от мира, температуру воздуха в котором принято называть комнатной.
Шкала термометра на стене показывала плюс сто пятьдесят, но порывалась забраться еще выше…
Владимир Иванович кинул на деревянную скамью махровое полотенце, быстренько разоблачился и совсем было лег, как внимание привлекли кнопки — их разноцветный ряд у изголовья.
— Сервис! — Умиротворенно решил Ахенэев, нажал наугад желтенькую и растянулся, в ожидании того волшебного момента, когда тело прогреется до костей и станет невесомым. Он забылся.
— Ас-са! — Полузнакомое слово вывело Владимира Ивановича из состояния дремы. Он повернулся на бок и — волосы на голове зашевелились.
— Визивал? — Две хорошо сложенные, рослые фигуры, обвязанные полотенцами, в упор, с откровенной издевкой разглядывали Ахенэева.
Владимир Иванович подтянул ставшие вдруг чужими колени к животу и что было сил затряс головой.
— Нет, нет, нет!
— Визивал, визивал! Кокетничаешь! — Они переглянулись. — Па-турэцки, па-ирански, или па-рымски?
— Не надо!! — Заорал Ахенэев и обреченно подумал. — Это — конец! Ма-ма!..
— Значит по-китайски, жесткий комплекс маомаюнь. — Безразлично прорезюмировала левая фигура и — серия мощных боксерских ударов распластала Владимира Ивановича по скамье…
Ледяная вода привела Ахенэева в чувство.
— Ну и массажик, бр-р-р! — Владимир Иванович бултыхался в бассейне, удивленно шевелил, двигал обретшими эластичность конечностями. Вдоволь наплававшись, он вышел из воды и уже безбоязненно отдался в лапы «востокодеям», которые нетерпеливо ожидали Ахенэева с намыленными мочалками. И вскоре посвежевший, выбритый и благоухающий хорошей парфюмерией Владимир Иванович покинул сауну.
* * *На широченной софе, уперев кулачки в подбородок, скромно отдыхала Эльвирочка и с интересом наблюдала, как по полу катался Яков. Увидев Владимира Ивановича, Эльвирочка залилась веселым смехом, а Яков, обхватив голову руками и мотая мордой из стороны в сторону, как от зубной боли — проскулил.
— В-ю-ю… Проклятая каратистка… Рог обломила.
— Сам виноват. Ангельских нежностей захотелось!..
Яков взбеленился:
— Дура, идиотка! Да понимаешь ли ты, что натворила? Как мне теперь в обществе появляться?
— Кто-кто я? — Стальной блеск псевдо-Дюймовочкиных глаз заставили черта на полуслове оборвать вопль. — Смотри, договоришься, второй отшибу…
И «невинное создание», дернув плечиком, соскочило с софы, показало Якову язык и направилось к трельяжу. Черт для нее больше не существовал.
Эльвирочка поправила роскошные волнистые локоны, окинула Владимира Ивановича долгим мерцающим взором.
— А ты ничего, мальчик… — Пропела она. — Не совсем испорченный. — И, протягивая визитную карточку. — Будешь в пятом круге — звони. Только, пожалуйста, без этого, — Эльвирочка презрительно скривила губы, — комолого кретина.
7Черт выметнулся из-за поворота неожиданно. Гремя копытами и вскидывая налитым задом, он едва не проскочил мимо отдыхавшего на скамеечке Ахенэева.
— Эй, — окликнул запыхавшегося инвалида Владимир Иванович.
Черт резко вонзил копыта в землю, затормозил.
— Ф-фу, еле успел, — Яков свободной лапой вытер струящийся по лбу пот. Другую оттягивала объемистая коробка, которую он протянул фантасту.
— Что это? От кого? — Недоуменно поднял брови Ахенэев.
Яков нехорошо усмехнулся.
— Эльвиркин подарок. Вам! Насилу отбил у Лихачей — чуть не сожрали… — Черт помолчал. — А не передай? — Он инстинктивно потянулся к сиротливо торчащему рогу. — Поведение разъяренной самки — непредсказуемо…
— Ну и ну… — Владимир Иванович смущенно кашлянул в кулак. — Открой!
Яков с неохотой потянул тесьму, крышка сдвинулась в сторону и Ахенэев отшатнулся. Щерясь отвратным оскалом, на него глазело чудовище!
