Роджер Желязны - Миры Роджера Желязны. Том 2
— Эй! — крикнула Бенни притворно-встревоженным голосом. — Ну-ка отойдите от моего окна! А то придется мне наниматься к доктору Хансену, а он такой зануда и слюнтяй. — Она вернулась к своему столу. — Никогда не поймешь, шутите вы или говорите всерьез.
— Я искренне ценю вашу заботу, поверьте, — кивнул Рендер. — А в общем, я никогда излишне не доверял статистике, иначе мне пришлось бы закончить свою карьеру еще четыре года назад.
— Про вас написали бы на первых страницах, — мечтательно проговорила Бенни. — Репортеры бы все вились вокруг меня, расспрашивали… Хм, а почему они вообще это делают?
— Кто?
— Ну, все они.
— Откуда мне знать, Бенни. Ведь я всего-навсего что-то вроде психостимулятора. Если бы мне удалось точно определить общую для всех случаев причину, а потом, может быть, и выдумать способ, как их предупреждать, это разогрело бы газетчиков больше, чем если бы я просто выпрыгнул вниз. Увы, одной такой ясной и понятной причины нет, по крайней мере так кажется.
— Хм.
— Лет сорок назад самоубийство занимало девятое место в шкале смертности в Соединенных Штатах. А теперь уже шестое, если брать обе части континента.
— Выходит, никто никогда так и не узнает, почему Иризарри это сделал?
Рендер отставил кресло и сел, стряхнув сигарный пепел в маленькую блестящую пепельницу. Бенни быстрым движением опрокинула пепельницу в мусоросборник и многозначительно откашлялась.
— Разумеется, всегда можно строить гипотезы, — сказал Рендер, — а человек моей профессии так просто обязан. В первую очередь следует учесть те черты характера, которые предрасполагают человека к периодам депрессии. Люди, которые держат свои эмоции под строгим контролем, люди чувствительные, волей-неволей реагирующие на самые мелкие раздражители…
Он снова стряхнул толстый сигарный пепел в пепельницу и проследил, как Бенни, быстро вытянув руку, щелчком сбила пепел со своей сигареты и так же быстро убрала руку назад. Злорадная усмешка появилась на его лице.
— Короче, — заключил он, — черты, свойственные людям всех профессий, где индивидуальное начало проявляется больше, чем коллективное, — медицина, юриспруденция, искусство.
Бенни задумчиво поглядела на него.
— И все же не беспокойтесь, — Рендер широко улыбнулся, — я чертовски доволен жизнью.
— Что-то вы сегодня не в духе.
— Питер звонил. Вчера сломал на физкультуре лодыжку. Администрация ни за чем не следит. Пожалуй, надо перевести его в другую школу.
— Опять?
— Погляжу. Директор будет звонить мне сегодня после обеда. Конечно, не хотелось бы таскать парня с места на место, но я хочу, чтобы он окончил школу целым и невредимым.
— С мальчиком обязательно должно что-то случаться, хоть раз или два. Такова статистика.
— Статистика и судьба — разные вещи, Бенни. Каждый распоряжается ею сам.
— Чем, судьбой или статистикой?
— И тем, и другим, я полагаю.
— Мне кажется, если что-то должно произойти, это обязательно произойдет.
— А мне не кажется. Я считаю, что воля плюс здравый рассудок могут в той или иной степени контролировать то, что с нами происходит. Если бы я думал иначе, вряд ли бы я пускался в такие авантюры.
— Однако согласитесь, что жизнь — это причинно-следственный механизм. Статистика опирается на вероятность.
— Человеческое сознание — не механизм, и я никогда не знаю, где причина и где следствие. И никто не знает.
— Вы же специалист в химии, насколько я помню. Вы же ученый, док.
— Кто знает, а может, я троцкистский уклонист, — улыбнулся Рендер, потягиваясь. — Вы ведь тоже были когда-то учительницей танцев.
Он встал и взял со стола пальто.
— Кстати, звонила мисс де Виль, оставила послание. Велела спросить: «Как насчет Сент-Морица?»
— Не люблю шиковать, — сказал Рендер. — Лучше Давос.
Известие о самоубийстве взволновало его больше, чем можно было ожидать, и, закрыв дверь в кабинет и затенив окна, он включил диктофон. В комнате горела только настольная лампа.
«Какие качественные перемены в человеческой жизни произошли после начала промышленной революции?» — записал Рендер и, взяв в руку листок, перечитал записанную фразу. Это была тема лекции, с которой он должен был выступать в ближайшую субботу. Как всегда в таких случаях, он не знал, что будет говорить, потому что слишком многое хотелось бы сказать, а времени отводился только час.
Он встал и начал прохаживаться по кабинету, в полумраке которого плыли звуки Восьмой симфонии Бетховена.
— Возможность причинить ущерб другому, — сказал Рендер, выставляя максимальный уровень записи на прикрепленном к лацкану микрофоне, — росла пропорционально техническому прогрессу.
Воображаемая аудитория притихла. Он улыбнулся.
— Способность человека калечить себе подобных умножалась с ростом масштабов производства; его способность наносить психические травмы в процессе личного общения расширилась в точном соответствии с улучшением средств связи. Но все это общеизвестные факты, и говорить я сегодня собираюсь не об этом. Мне хотелось бы порассуждать о том, что я сам для себя называю автопсихомимесис, то есть самозарождающиеся невротические комплексы, которые на первый взгляд вполне напоминают классические образцы, а сегодня являются основными формами выброса психической энергии. Явление это характерно именно для нашего времени…
Он сделал паузу, чтобы закурить сигару и сформулировать следующую мысль.
— Автопсихомимесис — это саморазвивающийся подражательный комплекс, который уже начал привлекать к себе внимание. Вообразите, к примеру, джазиста, который во время игры как бы впадает в состояние наркотического опьянения, даже если он никогда не прибегал к наркотикам и едва помнит тех, кто это делал, ведь сегодня стимуляторы и транквилизаторы совершенно безвредны. Подобно Дон Кихоту, он устремлен вслед мечте, хотя сама по себе музыка — достаточный выход для его психического напряжения. Или, скажем, один из моих пациентов — корейский мальчик, осиротевший во время войны и оставшийся в живых только благодаря Красному Кресту, ЮНЕСКО и своим приемным родителям, которых он никогда не видел. Ему так хотелось семьи, что он придумал ее. И что же случилось потом? Он ненавидел своего воображаемого отца и нежно любил свою воображаемую мать, поскольку мальчик он был развитой и тоже стремился подражать классическим, хотя и полулегендарным, комплексам. Почему?
Психика сегодняшнего человека сложна настолько, что многие перестают понимать освященные веками классические образцы психических расстройств. Сегодня большинство причин таких расстройств устранено, пусть не всегда радикально — как то, что сделало сиротой моего, теперь уже, кстати, взрослого корейца. Таким образом, мы живем среди старых неврозов, в психиатрическом прошлом. И снова встает вопрос — почему? Потому что время, в котором мы живем, ориентировано на такие ценности, как физическое здоровье, безопасность и благосостояние. Мы покончили с голодом, и все-таки выросший в лесной глуши сирота предпочтет получать свою порцию концентратов из рук человеческого существа, которое ухаживает за ним, нежели натуральную горячую пищу из автомата, установленного среди джунглей.
