Филип Фармер - Убить Бога
Разинув рот, Скелдер тупым взглядом уставился на настенные часы. Внезапно он повернулся к Кэрмоди.
– Пошел вон, болван, – прорычал он.
Джон удивленно моргнул, затем спокойно повернулся и бросил через плечо:
– Пожалуйста, я не испытываю особого удовольствия от общения с тобой.
Он с интересом посмотрел на Скелдера, который, странно прихрамывая, направился к двери.
– Отчего ты хромаешь?
Монах промолчал и странно, бочком вышел из комнаты. Вскоре внизу опять хлопнула дверь. Кэрмоди долго стоял в одиночестве, о чем-то размышляя. Затем он взглянул на часы, они показывали время, день, месяц и год. Фиолетовая вспышка началась в 17.25, сейчас было 17.30. Значит, прошло пять минут.
– Пять минут? – изумленно протер глаза Кэрмоди. – Нет, пять минут плюс еще 24 часа!
– Неудивительно, что я так голоден и у меня болит все на свете, – решил Кэрмоди, сбросил шлем на пол и отправился на кухню. Осторожно открыл дверь, опасаясь неожиданностей. Но все обошлось. Постанывая, он достал из холодильника пищу, сделал себе сэндвичи, с удовольствием поел, а затем проверил оружие. Только после этого направился к двери.
Раздался телефонный звонок.
Кэрмоди поколебался, но все же решил ответить.
– Черт бы их всех побрал! – подумал он.
Он поднял трубку:
– Хэлло!
– Джон! – отозвался приятный женский голос.
Кэрмоди отдернул трубку от уха, как будто в ней пряталась кобра.
* * *– Джон! – снова послышался тот же голос, но теперь более далекий и призрачный.
Кэрмоди глубоко вздохнул, расправил плечи и решительно поднес к уху трубку.
– Джон Кэрмоди слушает. С кем я говорю?
В ответ короткие гудки.
Он медленно положил трубку на рычаг.
Когда он вышел из дома, то обнаружил, что на улице стемнело. Лишь фонари, расположенные на расстоянии сотни футов друг от друга, да огромная зловеще-фиолетовая луна, висящая над горизонтом, освещали улицу. Небо было чистым, но звезды казались очень далекими. Их свет едва пробивался сквозь туман до поверхности планеты. Огромные здания казались темно-фиолетовыми айсбергами, плывущими сквозь прозрачный мрак.
Только подойдя ближе, можно было различить их в деталях. Город затих. Ни лая собак, ни пения ночных птиц, ни звука шагов, ни скрипа дверей, ни смеха, ни голосов. Все звуки умерли.
Возле тротуара стоял автомобиль. Кэрмоди немного засомневался, сможет ли он им управлять. Но четыре мили до замка, да еще в этом загадочном фиолетовом тумане, пешком – довольно долгая и неприятная прогулка. Не то, чтобы он боялся, но лишние сложности совершенно ни к чему. С одной стороны на автомобиле легче скрыться от опасности, с другой – он будет заметен за милю.
Наконец, он решил, что первую половину пути он проедет, а затем отправится дальше пешком. Он открыл дверцу и сразу же схватился за пистолет, но быстро опомнился. В автомобиле лицом вниз лежал мертвый человек. Кэрмоди осветил его лицо фонариком, оно представляло сплошную кровавую маску. Очевидно, водитель был из тех, кто ищет свой шанс. Но ему явно не повезло. Вспышка звезды инициировала болезнь наподобие рака, которая мгновенно разъела ему лицо так, что даже уничтожила полноса.
Кэрмоди вытащил труп на тротуар, завел и прогрел двигатель, отжал сцепление и медленно двинулся вперед.
Он ехал, включив фары и прижимаясь к обочине и думая о голосе в телефонной трубке, пытаясь понять, что это могло означать.
– Следует признать, – думал он, – я, силой своего воображения, могу создавать из воздуха материальные объекты, значит, я передатчик энергии.
Он хорошо понимал, что сам он не содержит таких энергетических запасов, которые можно преобразовать в материю. Если бы он попытался сделать это, то сгорел бы до черных головешек. Значит, он не генератор, а передатчик, преобразователь. Звезда энергию излучает, он – преобразует в материальные объекты. Здорово! Значит, он каким-то образом, не понимая как, воссоздает свою умершую жену. Как инженер или скульптор. Единственное, что он мог предположить, что весь процесс регулируется его подсознанием. Каким-то образом его клетки репродуцируются во вновь создаваемом теле Мэри. Может, клетки отражаются в том зеркале, что возникает в сгущающемся воздухе, и таким образом появляется отражение как бы его самого? Все это вполне можно представить, но как быть с чисто женскими органами? Правда, в его памяти еще сохранились сведения о женской анатомии. В свое время, будучи студентом, он часто препарировал трупы в анатомке. Кроме того, он освежил память, когда резал тело Мэри на части. Он делал это вполне научно, по всем правилам прозекторской. Он даже нашел и рассмотрел четырехмесячного эмбриона, главную причину своего гнева и отвращения к жене. Этот маленький уродец превратил самое прекрасное тело в мире в чудовище с раздутым животом, и он наверняка отобрал бы часть любви, которая целиком должна принадлежать ему, Джону Кэрмоди. Он не желал отдавать даже крохи этой любви. И затем, когда он предложил ей избавиться от ребенка, а она отказалась, он настаивал, она сопротивлялась и кричала, что не любит его, что этот ребенок не от него. Тогда он рассердился и впервые в жизни разгневался. Нет, гнев это не то слово. Глаза его застилала красная пелена, все стало вокруг кроваво-алым.
Да, это случилось в первый и последний раз в жизни. И потому он здесь. Черт, но ведь могло быть все иначе? Пожалуй, все-таки нет: он не мог равнодушно смотреть на то, как его женщина превращается в урода. Но хватит думать о том, что было. Каждый реалист должен рассматривать только факты. Клетки Мэри должны быть женскими, но они явно не женские, если являются зеркальным отражением его клеток. А ее мозг? Даже если тело будет женским, так как он более или менее знаком с его строением, мозг новой Мэри не может быть мозгом старой Мэри. У него сложнейшая структура: миллиарды нейтронов, извилин...
Нет, никто не в состоянии воссоздать его! Если у нее есть мозг, а он должен быть, то это мозг Джона Кэрмоди. А если так, то мозг хранит его память, характер, привычки. Это, однако, неожиданно – обнаружить свое я в теле Мэри. Тут неизвестно, как поступить. Но он же Джон Кэрмоди, он выпутается из любой ситуации.
Он рассмеялся при этой мысли. А почему бы не отыскать Мэри? Он будет опять обладать самой прекрасной женщиной, которая имеет его мозг и всегда и во всем согласна с ним.
Он снова рассмеялся. Он был рад, что создание его воображения находится вне его, а не внутри, как это происходит с другими. Может, это потому, что у него замороженная душа? Ну что же, тем лучше. Эта холодность исключает субъективность, выгоняет воображаемое наружу, позволяет с ним бороться, не быть беспомощной жертвой, вроде девушки-эпилептички, или мужа мамаши Кри, или человека с лицом, изъеденным раком.
![Гийом Аполлинер - Мост Мирабо [билингва]](/uploads/posts/books/256424/256424.jpg)
