Виталий Владимиров - Крест
А та половинка Таниной души, что принадлежала не только ей, но и Леониду, умерла и на пепле ее осталась неосознанная обида за ущербно прожитую жизнь. И мстительная ревность к Леониду...
Рабская психология, устало подумал Леонид, нельзя сдаваться, иначе обязательно погибнет, умрет в тебе нечто, без чего ты - живой труп. Как лежащая рядом в постели кукла жены. И Леонид ощутил внутреннюю связь перекрестие - утреннего разговора с Николаем и происшедшего в голом застолье.
Леонид, вернувшись из бани, застал жену дома - сегодня она не уехала к дочери ночевать-ухаживать за выживающей от старости из ума матерью. Татьяна молча открыла дверь, не спрашивая, собрала на стол и только, когда Леонид достал из шкафа и поставил перед собой рюмку для водки, обронила:
- Мало тебе там наливали?..
Леонида прорвало и он заговорил. Несвязный, колючий ворох обид достался всем - и Татьяне, и Елене, и Николаю. И тут Татьяна сказала не мамино, не Еленино, а тихое свое:
- Да ты же всегда был белой вороной...
И снова в ночи острая потребность разобраться, понять возвратила Леонида к тому же. Неужели я чем-то иной, не такой как все... Но и все не такие, как я. Никогда мне не думать, не поступить, как тесть да теща или Николай. Господь дал всем свое - индивидуальность. Индивидуальность каждого - это не единство оленьего стада, косяка селедок, воробьиной стаи или клубка могильных червей. У нас, у людей, всяк по-своему снаряжен к жизни. Наше стадо, наш косяк, наша стая, которую мы называем "все" состоит из "я". Без "я" нет "мы". Без множества единокровных "я" нет нации. Но среди множества есть белые вороны... Аномалия, талант... И "мы", "все" настолько против моего изначального "я", что тысячелетиями не возникает, не создается великого, единого, общечеловеческого братства... потому что ДУШЕРАЗДЕЛ у меня с ними...
Как же жить, сознавая это? Еще один перекресток, еще один крест. Крестоносец я, подумал Леонид, семья. Хрясь но не крестоносцы вся моя крестом по крестовине... И само собой дописалось, что кристаллизовалось медленно по строчке в последние дни:
Дробился лошадиный цокот
И растворялись двери
Влетал, как легкий ветер, Моцарт...
Входил Сальери.
На клавиши ронялся локон
Осенний лист на сквере.
Как к музыке тянулся Моцарт!
Стоял Сальери.
Враз обрывался суетливый клекот
и застывали, тихли звери
играл на клавесине Моцарт.
Молчал Сальери.
То траурен, как дух погоста,
то отрешен, как инок в вере,
смеялся, озаряясь, Моцарт.
Мрачнел Сальери.
Но музыка кончалась просто...
И, вздрогнув, просыпались звери.
И умирал, бледнея, Моцарт.
А жил Сальери.
Такое вот письмо получилось брату.
Глава седьмая
Майское утро было еще по-весеннему зябким, еще не летним.
Прохлада легким холодком дышала через открытую форточку. Леонид проснулся от солнечной щекотки, всем телом ощущая дремотное сладкое тепло. Сегодня не звенел будильник, необязательно было ежедневное усилие, чтобы встать и тащиться на кухню с закрытыми глазами.
И тишина. Полная слабых звуков тишина: неясный шум машин с проспекта, журчание невысокого водопада в ванной за стенкой, а сверху, как из-за леса, тянуло спокойным ритмом медленной мелодии. Тишина не одиночества, а уединения.
Татьяна вчера так и не добралась домой, осталась у дочки. Оно и к лучшему - страдая манией чистоты, заставила бы Леонида опять пылесосить ковры или протирать пыль в серванте. Еще хуже - совместный поход за продуктами. Леонид ненавидел "совковые" магазины, томительные очереди сначала в кассу, потом к прилавку с нелюбезной продавщицей, плюс нелегкая проблема выбора - чтобы подешевле и не отрава какая-нибудь. О валютных же магазинах приходилось только мечтать.
То ли дело до... Леонид поймал себя на этой мысли и невольно озарилось радугой ностальгии безвозвратное прошлое. Жилось вроде попроще. Двести зарплата, сто в аванс, восемьдесят под расчет, плюс Татьянины сто восемьдесят, да премиальные, а после сезона экспедиций, когда ходили в "поле", уж совсем неплохо выходило на круг.
Одно время в Москве открылись заведения, где за полтинник можно было выпить почти целый стакан портвейна. Народ окрестил их "автопоилками". Ни столов для закуски, ни другого сервиса - только граненый стакан и автоматы для розлива. К вечеру там было не протолкнутся. Стояли плотно, терпеливо дожидаясь своей очереди утолить жажду, а те, кто уже оросил горевшие "трубы", блаженно не желал покидать мужскую компанию - а поговорить? И тут кто-то начинал петь, причем не пьяную ораторию, а тихие романсы или читать стихи - Есенина или свое, нигде иначе не востребованное. Какие строки!
Я, как курьерский, стоять на полустанках не имею права...
Или:
Шутит синева с вечером.
Босые снега окружают.
Отчего нас лечат,
от того и умираем...
Леонид встал с постели, открыл секретер и стал перебирать желтые от времени бумаги. Три школьных друга поступили в МГУ: Севка Андреев - на химический, Илья Жихаревич - на физмат, Леонид - на географический. Сева не только познакомил Леонида с будущей женой Татьяной, но и сделал свадебный подарок стеклянный змеевик. Никак не могли придумать название для благородно чистого, но неблагозвучного самогона, пока Ильюху не осенило.
- Мужики, а помните у Гоголя в "Старосветских помещиках" Пульхерия Ивановна спрашивала Афанасия Ивановича, а не испить ли нам грушевого взварца?
Так и приклеилось, словно не отлипало. Вот и сочинение по этому поводу:
Как Ленька в гости нас хотел!
И вот сидим под музыку лихую,
Но вдруг звонок затарахтел
Какому это ...
так хочется на грубость здесь нарваться?
Притихли все и все молчит.
Вбегает Пушкин и кричит:
- Я груш принес для взварца!!!
Николай, хоть и начал свое крутое восхождение по служебной лестнице, однако тоже не брезговал при случае "грушевым взварцем". Дружно тогда братцы жили:
На столе и хрен, и сало,
самогон - и в целом столько!
После первой ясно стало:
как же кильку любит Колька!
Мы едим и хрен и сало,
мы танцуем вальс и польку.
От второй нам ясно стало:
Танька тоже любит Кольку.
Мы почти доели сало,
самогона, ну, нисколько.
После третьей ясно стало:
И Аленка любит Кольку.
Мы совсем доели сало.
На столе лишь хрен и только.
От четвертой ясно стало:
Ленька тоже любит Кольку.
Он сидит, доевши сало.
Грустно водит нож и вилку.
От последней ясно стало:
Колька любит только кильку.
А это откуда? Ах, да, по случаю неожиданного дристопада:
Свой молодой задор
меняю на запор,
меняю жизнь и прочий вздор,
