Елена Грушко - Птицеглавые
Шаги скрадывал мягкий травяной покров, затянувший мостовую, даже тяжелая поступь Эльфа сделалась абсолютно бесшумной, и они не подошли, а словно бы подкрались к краю того, что сверху казалось плоскогорьем, затем -дремлющим чудовищем, а здесь, вблизи... Эльф хрипло закашлялся, зажал рот, едва сдерживая рвоту, да и Мечко сморщился от неодолимой тошноты при виде этого месива, более всего напоминающего непереваренную пищу, извергнутую каким-то существом. В довершение всего месиво это начинало все более активно пульсировать, излучая радужное свечение, и эта игра света и цвета почему-то вселила в Мечко ужас. Ослабевший было Эльф подобрался и стал рядом, медленно снимая с плеча огнестрел, словно готовясь отразить внезапную атаку. И чутье не обмануло воина. Округлые, гладкие края Биомы подернулись рябью, поджимаясь, подтягиваясь, а затем клок массы вдруг резко полетел вперед, будто Биома злобно выстрелила в людей. Эльф успел оттолкнуть Мечко, так что тот упал на бок, перекатился, вскочил, не задетый этой ядовитой пулей. Эльф, тоже отскочивший на порядочное расстояние, ободряюще помахал Мечко, но тут же лицо его напряглось: новый комок массы летел в них! Отбежали еще дальше, на незахваченную пока Биомой мостовую, и стали там под прикрытием деревянного, кружевного, затейливого павильончика, сплошь увитого мелкими белыми розами. Мечко невольно потянулся лицом, всем телом к белой благоуханной вуали, но Эльф рванул его к себе. Один свирепый взгляд сказал больше, чем слова, и Мечко мысленно дал себе зарок впредь не забываться. Биома между тем стреляла, как реактивная установка, и все новые, новые островки ее вспучивались на мостовой, пересверкивая, будто бенгальские огни. - Ишь, разошлась! - проворчал наконец Эльф, которому явно надоело стоять под защитой беседки, а может быть, его нервировал запах роз, однако он сделал Мечко знак отойти. И, как выяснилось, вовремя, потому что Биома тотчас начала прицельно обстреливать стенку павильона. Легкое строение закачалось, затрещало, и Мечко осознал, какая чудовищная сила, какая энергия скрыта в том сверкающем, сонном на первый взгляд море, которое подступило к Левобережному, захватило его и норовило продвигаться дальше. Да где там - норовило! Оно уже продвигалось. Цепочка лужиц-выбросов Биомы слилась в один плотный ручей и неожиданно соединила Биому с павильоном. И Мечко показалось, что могучий поток внезапно изменил свое течение и, покинув надоевшее русло, ринулся по одному из своих протоков, - с такой напористостью и внезапностью рванулась Биома по пути, проложенному ручейком. - Отходим! - скомандовал Эльф, прицеливаясь в стену беседки и выпуская серию коротких выстрелов, от которых изящное строение занялось, вспыхнуло костром. Эльф и Мечко стали под защитой горящей преграды. Тревога их немного улеглась: люди этого мира рождались с привычкой к опасности в крови, и Мечко, с какой-то звериной обостренностью чувств, мгновенно уподобился им, ощутив себя в ритмах угрозы уверенно и свободно, как танцор при звуке знакомой мелодии. Тем временем тугая волна Биомы изо всей силы ударилась о стену огня, на миг слившись с ним в белой, слепящей вспышке, и язык этого двуединого пламени взвился так высоко, что Мечко мимолетно испугался, не зацепит ли он ветроловы их группы, зависшие над развалинами форта. Но выброс Биомы тут же и рассыпался, оросив землю серебристым, тяжелым, как ртуть, дождем, и Мечко с Эльфом заметались, ускользая от его губительных касаний. Они отбежали и стали поодаль, опять насторожив огнестрелы и глядя, как бесится Биома перед стеною огня. От беседки занялась и деревянная оградка палисадника, так что напор Биомы был на какое-то время приостановлен. Мечко понимал, что это ненадолго, и огляделся, прикидывая, куда ловчее будет отступить, если Биома решит идти в обход. - Нет, нет... Нет! - прошептал рядом Эльф, и оба они остолбенели, когда увидели, что возникает вокруг из упавших на землю капель обожженной Биомы. Как-то сразу, вмиг, на этом островке, который когда-то был обжит, одушевлен, защищен людьми, а потом неожиданно разорен и опустошен обезумевшей Природой, - здесь, на этом месте, где только что не было никого и ничего, кроме Мечко и Эльфа, вдруг оказалось множество существ и вещей, словно бы выросших из-под земли или свалившихся с неба и являющих собою самые кошмарные создания, которые когда-либо рождал великий Хаос. ... На ветвях могучего дуба качалась черепичная кровля дома. Нет, она не повисла на этих ветвях, заброшенная каким-нибудь взрывом или иной неведомой силой, - она была частью кроны, как частью ветки были листья, или как была частью вспучившегося корневища стройная женская нога в туфельке и кружевной подвязке. ...Обозначились обломки крепостной стены, окружавшей недавно Левобережный, но все они были теперь броней, одевшей чудовищную, неподвижно распростертую дохлую гусеницу с полусотней лап, в которых были зажаты поломанные, искореженные огнестрелы, недавно принадлежавшие, очевидно, защитникам Левобережного. ...Встала на клумбе дверь дома, на которой четко обрисовывался нежный женский профиль с розовым кустом на щеке и птичьей головой на длинной шее, которая яростно клевала, выклевывала эти цветы, эту щеку, хотя сама вырастала из головы этой женщины. И еще, еще - призраки, бред, чудовища, странным образом облагороженные той трагической, неизбывной красотою, которая зачастую присуща разрушению и всегда стоит на грани жизни и смерти, осеняя и озаряя всех, кто подступает к этой грани или хотя бы взирает на нее издали. И ужас, ужас от понимания, что же такое есть, а вернее - суть! - Биома, перемалывающая и сливающая воедино все элементы Природы: убитых и убийц, палачей и жертв, врагов и любящих... И почему-то самым безумным среди всей этой мешанины оказалось множество рыб, снующих по траве на коротеньких ножках и с тупым изумлением замирающих перед прекрасным женским портретом, косо торчащим из гигантской перламутровой раковины улитки... Что-то затрепетало вверху, Мечко резко вскинул голову. Крошечные детки-нелюди, мелко трепеща крылышками, реяли в воздухе, то глядя серьезно, то хохоча. У одного в руках невесть откуда оказалась коробка цветных мелков, и вот уже малыши расхватали мелки и начали старательно разрисовывать каменную стену полуразвалившегося дома. Одному мешал острый рыбий хвост, который достался ему вместо ног, потому детенышу не удалось схватить мел, и его ангельская мордашка искривилась беззвучным плачем. К горлу Мечко подкатил ком. Рядом, не скрываясь, всхлипывал Эльф, а поодаль двое малышей-нелюдей прыгали на синем, с окалиной, железном листе, наслаждаясь резкими звуками - острыми ритмами этой страшной победы над людьми. Внезапно всхлипывания Эльфа стихли. Мечко обернулся. Эльф стоял недвижимо, бессильно свесив руки, без кровинки в лице, и расширенными глазами смотрел куда-то вдаль. Мечко проследил его взор - и ощутил, как сердце замедлило бег, словно желая остановиться навеки. Перед ним было самое страшное из того, что ему довелось увидеть в этом мире. Ибо он увидел Мадэлейн. Это было ее лицо, и руки, и точеные плечи, и ее легкие, короткие кудри, спадавшие на шею, и разлет бровей, и зеленые глаза, и нервный рот... Она бежала, странно взмахивая руками, словно пугаясь своих размашистых движений, протяжных прыжков, пугалась той стремительности, с которой несли ее - о, боги, с которой несли ее... четыре лапы, ибо теперь лишь до пояса она была прежней Мадэлейн, а ниже обладала гибким звериным телом, покрытым длинной мягкой шерстью - белой, в рыжевато-белых пятнах, с ярко-рыжим хвостом. - О... - выдохнул Эльф. - О Мзд... - и умолк. Мадэлейн замерла, осторожно вытянув шею, пытаясь понять, откуда исходит звук, но лишь скользнула взором по двум неподвижным фигурам и отвлеклась на цветок, который слабо колыхался под ветром. Она трогала его лапой. Она низко-низко склонялась, приникая к нему лицом, пытаясь поймать легкий аромат; описывала вокруг него круги, недоверчиво поглядывая на трепещущие лиловые лепестки. Она резко наскакивала на него, видимо, недоумевая, почему цветок не пугается и не убегает, и досада, обида, почти печаль искажали порою ее черты. И вдруг, взбудораженная порывом ветра, она поежилась, а потом закинув лицо к небу и блаженно щурясь, потянулась, раскинула руки и вновь пустилась вскачь. Глаза ее сияли, выдавая безумную, воистину нечеловеческую радость, которую она испытывала от своей гибкости, стремительности и силы, наслаждаясь пеньем крови в обновленном теле. Шерсть блестела, отливая то золотом, то серебром в солнечных нежарких лучах, приковывая взор... Мечко стоял, как окаменелый, а Эльф вдруг сорвался с места и кинулся к Мадэлейн. Она чуть не налетела на него; замерла, попятилась, недоверчиво присматриваясь, вытягивая шею. Эльф потянулся к ней, но Мадэлейн отпрянула от его руки, подрагивая ноздрями, как будто ее раздражал запах человека. И тогда Эльф, пошевеливая пальцами, болезненно улыбаясь, негромко, успокаивающе пробормотал: - Мэд... кис-кис-кис... Словно она и впрямь была кошкой, всего лишь кошкой! И тут же, спохватившись, осекся, согнулся в приступе горя. Сердце Мечко наконец-то толкнулось в груди, он смог перевести дыхание. Все это время его крепко сжимали черные тиски небытия - так крепко, что он уже и не надеялся вырваться из них, не надеялся выплыть из этой тягучей реки беспамятства. И что бы ни случилось с ним впредь, Смерть - настоящая, бесповоротная, а не призрачная, своя, а не чужая, - уже не подступит ближе, чем теперь, не улыбнется коварнее. Он знал это. И по сравнению с этим ужасом, все ранее пережитое - блеклая иллюзия, ибо самое ужасное - безнадежность. Он по-прежнему не мог шевельнуться, только тяжелый стон - вернее, хрип вырвался из пересохших губ, и был он исполнен такого страдания, что полуженщина-полукошка невольно обернулась. Какое-то мгновение они неподвижно смотрели в глаза друг другу, потом вспыхнувший было взор Мадэлейн потускнел, и она понуро побрела прочь, но далеко не ушла, а остановилась над цветком и вновь принялась его рассматривать, то и дело взглядывая исподтишка на Мечко и хмурясь. Он медленно сделал шаг, и другой, и пошел к ней, и она тоже устремилась к нему, простирая руки и смеясь. Сияющие любовью глаза Медэлейн были все ближе, ближе, но вдруг она тонко вскрикнула и провела дрожащими руками по телу, как бы осознав себя, наконец, в новом и пугающем обличье. А потом, испуская протяжные, рвущие душу вопли, метнулась прочь и со всех лап понеслась туда, где еще полыхали беседка и ограда. - Стой! - крикнул Мечко так, что у него заломило в висках. - Стой!.. Но поздно. Мадэлейн с разбегу бросилась в костер, и пламя охватило ее. Уже утихающий было огонь вспыхнул с новой силой, и какие-то мгновенья Мечко и Эльф, подбежавшие к костру, ничего не видели в струящейся завесе дыма, только слышали резкие, похожие на звериные зовы, крики Мадэлейн - то хриплые, то взлетающие к звуковым вершинам. Потом они разглядели, как что-то черное рвется и мечется в центре огненного цветка, и вдруг лицо Мадэлейн глянуло на них, взметнувшись над костром: античная маска, отлитая из сверкающего металла, с вихрями пламени вместо волос. Но вот маска как бы расплавилась и заструилась в костер, и он вмиг погас, как будто над ним растаял айсберг. Мечко зажмурился, не в силах смотреть на то, что должно было сейчас открыться его взору, как вдруг странный звук, раздавшийся где-то у его ног, заставил открыть глаза. Он не слышал этого звука очень долго - пожалуй, не меньше тысячелетия. Это было мяуканье. Мечко опустил голову и увидел крошечного ушастого котенка, который, отчаянно пища, улепетывал по траве, устлавшей мостовую, в панике озираясь и снова ускоряя бег. Был он белый, с пепельно-рыжими подпалинами и ярко-рыжим хвостом. И Мечко провожал его остекленевшими от изумления глазами, пока вдруг не вонзилась в самое сердце надежда, и он не обернулся к костру... где на черных угольях лежала Мадэйлен, и обнаженное тело ее матово светилось и розовело, как только что распустившийся цветок. Мечко бросился вперед, срывая с плеча куртку, подхватил Мадэлейн, закутал ее, прижал к себе. Она принадлежала отныне только ему - вся и всякая, живая и мертвая, и только его взгляд мог отныне касаться сокровенных и совершенных изгибов ее тела, только его руки, только его!.. Когда голова Мадэлейн легла на его плечо, а побледневшие губы сонно дрогнули у его щеки, он посмотрел наконец на Эльфа. Напряжение и ужас сошли с его лица. Оно было все еще бледным, но как всегда спокойным, чуть высокомерным. Он странно смотрел на Мечко - как бы с досадой, покачивая головой, но вот усмехнулся, пожал плечами. - Ну ладно, пусть так, - проворчал он. - Ох и ловок же ты оказался! А я уж было решил - мазила... - И он замахал над головой руками, подавая знаки висящим вверху ветроловам. А Мечко стоял, все крепче прижимая к себе Мадэлейн, и ему не давало покоя какое-то воспоминание... какое-то слово, известное Георгию Мечкову,.. в нем было что-то неизмеримо важное, но вот что это за слово, он никак не мог припомнить. И уже потом, когда из лесу выбежал, словно ждал своего часа, верный конь Херфинус, потом, позже, когда Мечко вскочил в седло и ревниво принял от Эльфа, помогающего ему, Мадэлейн, опять охватив ее кольцом своих рук, потом, когда тронул стременем Херфинуса и тот мягкой рысью двинулся к лесу, - только тогда Мечко, наконец, вспомнил. Это слово было пирокатарсис, что по-дневнегречески означает - очищение огнем.
