Олег Верещагин - Новое место жительства
Не знал. Теперь знаю.
Тётя Лина работала неподалёку, что‑то там делала маленькой тяпкой, ловко так… Временами я ловил на себе её взгляды, но не очень обращал на них внимание, потому что находился, если честно, в смятении чувств, как говорится. Это было такое дикое состояние, при котором хочется одновременно смеяться и плакать и ни о чём не думается связно. Я аккуратно, быстро приловчившись, рвал сорняки и пытался — честно пытался! — по ходу дела хоть как‑то разобраться в себе. Уложить ровно разворошённую, как эта земля, душу, так сказать. Красиво, но, оказывается, больно.
Больно, оказывается, когда тебя переставляют, как мебель. Когда это делает родная мать. И ещё больней, когда впервые в жизни увиденный человек относится к тебе, как к родному. Если подумать, это тоже впервые — впервые в жизни ко мне — как к родному. И всё это — как будто наждаком водят даже не по коже — по голому мясу.
Фик, короче. Душа не укладывалась…
…Я всё‑таки расплакался, когда мылся в душе. Хорошо, что именно там — я бы, наверное, сгорел со стыда, случись это при тёте. А тут… меня вдруг тряхнуло, словно током ударило, и из глаз потекло. Ноги у меня натурально подломились, я сел на пол возле стенки, обхватил колени и ревел минут пять, пока не выплакался. Спокойно удивлялся сам себе и одновременно ревел, даже подвывал тихо — дотянулся и сделал воду посильней, чтобы слышалось снаружи. Это было что‑то нервное, истерика, нас научили определять такие штуки ещё в первом классе. Но разве легче от того, что ты знаешь, что с тобой, если не можешь это прекратить?
Да я и не старался. Я уже сто лет не плакал. Я бы засмеялся, скажи мне кто, что я вообще могу плакать.
На стене душа было зеркало — лист полированного металла. Я протёр его от воды и осевшего пара, заглянул. Если не тереть глаза, то не будет видно, что ревел. И правда, у меня было просто мокрое и угрюмое лицо. Ну устал человек, в первый раз в жизни в огороде копался… огурцы опять же увидел — вообще тяжкое нервное потрясение… Чего вы хотите‑то?
Я вытерся, натянул спортивные трусы. Тётя, пока ходила в школу, оказывается, купила мне тапочки, и теперь они ждали меня за дверью. То ли просто так купила, то ли догадалась, что я забыл привезти. Тапочки были простенькие, и я порадовался, что она не купила каких‑нибудь идиотски–умилительных «пушистых зверят». Жуть. Такие ведь не только девчонки таскают, многие мальчишки тоже. У одного моего приятеля тапки были в виде белых кроликов с перекошенными в ужасе мордами. Цельных, так сказать, кроликов. И нога у них вставлялась в… сами понимаете.
Ну его в Совет ООН. И его, и кроликов, и вообще все воспоминания эти. Если бы я мог, я бы их отрубил, как раньше гангренозные руки–ноги отрубали, честное слово. Жаль, что с памятью так не обойдёшься.
И тут меня потянуло спать. Как на дно глубокой реки с грузами на ногах — неотвратимо и плавно. Было всего около девяти, я и проснулся‑то недавно, но глаза сами закрывались, а ноги просто подкашивались. Я был какой‑то пустой и спокойный, что‑то такое, скверное, я всё‑таки «выревел». Как будто нарыв прорвало… Кое‑как я поплёлся к своей комнате уже более–менее освоенной дорожкой, не боясь заблудиться… и увидел, что тётя Лина стоит возле фотографии мужа. Как я недавно стоял перед другими фотками, надеясь, что они со мной заговорят.
Я хотел пройти по–тихому мимо. Но тётя Лина, не оборачиваясь, сказала:
— Знаешь, Владик, как он сказал, когда я просила его не ездить в ту командировку? Он мог не поехать… — тётя Лина помолчала и негромко прочла: —
И скажу, что был я прав -
Если сын меня простит… Юрик простил.
3. ПРОПАЩИЙ КУЗЕН
Я заспался. Сильно заспался, аж за полдень — наверное, засыпал остатки переживаний, окончательно привыкая к новому месту и ко времени. (Да, и ко времени тоже; ведь тут и часы — на два часа вперёд по отношению к Москве.) Зато проснулся я в отличном настроении, как будто и не было вчерашнего странного дня. В конце концов, наступил новый день — первый день лета!
Тёти Лины дома опять не оказалось, зато были на кухне круглые пышки — тёплые и мягкие — на закрытом полотенцем большом блюде, молоко в трёхлитровой банке в холодильнике, а на холодильнике, на дверце — записка, где тётя сообщала, что придёт поздно, и я могу заниматься, чем угодно, но сначала должен сходить в магазин и купить…
«Должен сходить в магазин» меня пришкварило крепко, я даже сперва рот приоткрыл. А потом… потом засмеялся и глянул, что там мне приказано купить.
А ниже‑то был солидный список. К записке прилагался ключ от дома. Толстенький, увесистый, длинный, бородчатый, несовременный — но в то же время новенький, как видно, недавно сделанный на заказ. С синей биркой. На бирке было написано красным: «Владик». То есть — это был полностью мой ключ. Я покрутил его в руках. Дома у меня было три ключа — от трёх врезных дверных замков — и электронная «таблетка» от подъездной двери. Много. Куда больше, чем надо.
Я прицепил ключ на брелок в кармане и решил, что надо всё‑таки начинать утро…
…Я начал его с того, что привёл себя в порядок, съел три пышки, выпил стакан молока (густого, сладковатого, непривычного, но очень вкусного — я неожиданно сообразил, что оно «настоящее», «из‑под коровы»), потом сделал бутерброд с сосиской и горчицей и вернулся к себе, чтобы забрать ноутбук, модем и проверить почту. Поскольку в комнате не сиделось совершенно, я выбрался в сад и устроился на скамеечке возле двери.
Связь была отличная, «со свистом», даже неожиданно. На адрес нападала куча разных сообщений. Я бегло просмотрел их… и вдруг понял, что совершенно не хочу на них отвечать. Да и что отвечать? И кому? Какая‑то дурацкая рассылка музыкальных сайтов и туристических фирм, на которую я подписался в то или иное время… Поздравление с Днём Защиты Детей от школьной администрации. Си–пец. День Защиты… Фотка одного моего школьного полуприятеля — он катается на параплане на каком‑то «берегу», плюс подпись: «Йо!» — всё письмо. Мда, нам школьная практика не грозит… кстати, а что это вообще такое? Надо будет у тёти Лины спросить… От нескольких знакомых и полузнакомых девчонок — в стиле «олбанского языка»; я как прочёл начало первого: «С бодрым утром, кросавчег!» — так и не стал читать дальше. Водя мышкой, я на всякий случай вскрывал письма и тут же убирал их. От матери ничего не было. А самым последним оказалось письмо некоего [email protected], помеченное просто Re. Я помедлил. На всех моих компах были установлены мощнейшие автоматически обновляемые антивирусы. А такие неожиданные адреса чаще всего — просто спам. Типа «я есть профессор дочь Мабумба Ябумба находясь в лагере беженец в Сомали. Я иметь один миллион долларов…» и так далее. Ладно… Я вскрыл письмо. Оно состояло из нескольких слов:
