Роберт Хайнлайн - Шестая колонна
В то время, когда был принят Закон о необщении, он всего-навсего юридически закрепил фактическое положение дел. Советизация Азии уже давно куда успешнее, чем любое решение Конгресса США, положила конец присутствию в Азии иностранцев, и американцев – в первую очередь. Томас никак не мог понять, какие туманные соображения заставили членов Конгресса счесть, будто принятие закона, всего лишь подтверждающего то, что уже сделали комиссары, способно поднять авторитет и достоинство Соединенных Штатов – это была какая-то страусинная политика. Должно быть, они решили, что закрыв глаза на существование Красной Азии будет дешевле, чем вести с ней войну.
Более полувека такая политика, казалось, оправдывала себя: войны не было. Сторонники этой меры доказывали, что даже Советской России не так просто будет проглотить Китай и что пока она будет его переваривать, Соединенным Штатам война не грозит. В этом они были правы, – но в результате принятия Закона о необщении мы повернулись к ним спиной и не заметили, как Китай переварил Россию. Америка оказалась лицом к лицу с системой, еще более чуждой западному образу мыслей, чем даже советская, на смену которой она пришла.
Пользуясь поддельной регистрационной карточкой и советами Петуха насчет того, как должен вести себя раб, Томас наконец осмелился проникнуть в один городок поменьше. Там искусство Петуха почти сразу же подверглось испытанию.
На углу Томас остановился прочитать наклеенное на стену объявление. Это оказался приказ всем американцам ежедневно в восемь вечера находиться у телевизионных приемников, чтобы не пропустить распоряжений властей, которые могут их касаться. Ничего нового тут не было: приказ был издан несколько дней назад, и о нем Томас уже слышал. Он собирался уже идти дальше, когда почувствовал режущую боль от сильного удара по спине. Он круто повернулся и увидел перед собой паназиата в зеленой форме гражданской администрации с гибкой тростью в руках.
– С дороги! – он говорил по-английски, но как-то нараспев, с интонациями, совершенно не похожими на привычное американское произношение.
Томас сразу же сошел с тротуара на мостовую («Они любят, когда ты смотришь на них снизу вверх, а они на тебя сверху вниз», – говорил Петух.) и сложил руки вместе, как положено. Склонив голову, он сказал:
– Господин приказывает, его слуга подчиняется.
– Так-то лучше, – удовлетворенно сказал азиат. – Покажи карточку.
Хотя он говорил довольно отчетливо, Томас не сразу его понял – может быть, потому, что впервые оказался в роли раба и никак не ожидал, что это так на него подействует. Он с трудом сдерживал ярость.
Трость с размаху опустилось не его лицо.
– Покажи карточку!
Томас достал свою регистрационную карточку. Пока азиат ее разглядывал, Томас успел до некоторой степени взять себя в руки. В этот момент ему было все равно, признают ли карточку подлинной или нет: в случае чего он просто бы разорвал бы этого типа на кусочки голыми руками. Однако все обошлось.
Азиат нехотя протянул ему карточку и зашагал прочь, не зная, что был на волоске от смерти.
В городе Томас не узнал почти ничего такого, чего не слышал бы от бродяг раньше. Он смог только прикинуть, какую часть населения составляют завоеватели, и своими глазами убедиться, что школы закрыты, а газеты исчезли. Он с интересом отметил, что службы в церквях все еще продолжаются, хотя все прочие собрания белых людей в сколько-нибудь значительном количестве запрещены.
Но больше всего его потрясли мертвые, ничего не выражающие лица людей и молчаливые дети. Он решил, что с этих пор будет ночевать только в пристанищах бродяг, за пределами городов. В одном из пристанищ Томас встретил старого приятеля. Фрэнк Рузвельт Митсуи был настоящий американец, гораздо даже больше американец, чем английский аристократ Джордж Вашингтон. Его дед привез жену, наполовину китаянку, наполовину полинезийку, из Гонолулу в Лос-Анджелес, где завел питомник и растил там цветы, кустарники и желтокожих детишек, которые не говорили ни по-китайски, ни по-полинезийски и ничуть об этом не горевали.
Отец Фрэнка встретился с его матерью Телмой Вонг – белой, но с примесью китайской крови, – в Интернациональном клубе Университета Южной Калифорнии.
Он увез ее в Импириэл-Вэлли и купил ей уютное ранчо. Джефф Томас на протяжении трех сезонов нанимался к Фрэнку Митсуи убирать салат и дыни и знал его как хорошего хозяина. Он почти подружился со своим работодателем уж очень ему нравилась орава смуглых ребятишек, которые для Фрэнка были важнее любого урожая. Тем не менее, увидев в пристанище плоское желтое лицо, Томас весь ощетинился и даже не сразу узнал старого приятеля.
Оба чувствовали себя неловко. Хотя Томас прекрасно знал Фрэнка, он сначала не мог заставить себя довериться человеку восточного происхождения.
Только глаза Фрэнка в конце концов его убедили: в них он прочел страдание, еще более жестокое, чем в глазах белых людей, – страдание, которое не покинуло их и тогда, когда Фрэнк, улыбнувшись, пожал ему руку.
– Вот не ожидал, Фрэнк, – брякнул Джефф, не подумав. – Оказывается и ты здесь? Я думал, уж тебе-то поладить с новым режимом будет легко.
Фрэнк Митсуи грустно посмотрел на него и, казалось, не знал, что ответить.
– Что ты несешь, Джефф? – вмешался кто-то из бродяг. – Не знаешь, что ли, что они делают с такими вроде Фрэнка?
– Нет, не знаю.
– Так вот, слушай. Ты скрываешься. Если тебя сцапают, – попадешь в лагерь. Фрэнк тоже скрывается. Но, если сцапают его, ему крышка – без всяких разговоров. Пристрелят на месте.
– Да? А что ты сделал, Фрэнк? Митсуи печально покачал головой.
– Ничего он не сделал, – продолжал бродяга. – Американоазиаты ихней империи не нужны. Они таких ликвидируют.
Все оказалось очень просто. Жившие на тихоокеанском побережье японцы, китайцы и им подобные не подходили под схему, в которой было место только для господ и рабов. Особенно это относилось к людям смешанной расы. Они угрожали стабильности системы. следуя своей холодной логике, завоеватели вылавливали их и уничтожали.
– Когда я добрался до дома, – рассказывал Фрэнк Томасу, – все были мертвы. Все. Моя маленькая Шерли, малыш, Джимми, крошка – и Алиса тоже.
Он закрыл лицо руками. Алиса была его жена. Томас помнил эту смуглую, крепкую женщину в комбинезоне и соломенной шляпе, которая очень мало говорила, но много улыбалась.
– Сначала я хотел покончить с собой, – продолжал Митсуи, немного успокоившись. – Потом передумал. Два дня прятался в канаве, потом ушел в горы. Там какие-то белые чуть не убили меня, прежде чем я убедил их, что я на их стороне.
