Анатолий Днепров - Человек для архива
— Нет…
— Он тоже говорил массу умных вещей и смеялся, когда я ничего не понимала… В конце концов, он сказал мне, что я ему надоела, но он все равно питает ко мне дружеские чувства, и если мне что-нибудь будет нужно, он готов мне помочь Когда меня выгнали из цирка, я позвонила к нему. И вот я здесь…
— А за что тебя выгнали из цирка?
— О, это длинная и скучная история… Давай лучше спать…
Но я не сомкнул глаз до самого утра. Я думал про полковника Р. и про лейтенанта.
11
Это было действительно величественное зрелище. Гигантские сосны с верхушками, позолоченными утренним солнцем, были неподвижны. Они стояли плотными рядами, как гренадеры на праздничном параде, но в их неподвижности не чувствовалось напряжения, а только покой, застывшая радость бытия и сознание собственного достоинства. А когда порыв ветра заметался в вершинах и шепот зеленых гигантов начал медленно нарастать, у меня по телу побежали мурашки.
— Красиво, не правда ли? — спросил Боллер.
— Это не то слово. Мне всегда казалось, что деревья разговаривают. Один японец записал на магнитную пленку шелест листвы различных деревьев. Почему-то считается, что свой язык есть только у людей и животных. Мы не очень хорошо знаем, что такое коллектив растений. А ведь они тоже живут в коллективе и как-то влияют друг на друга, и, может быть, ветер помогает им разговаривать?
— Вы уж простите, что мы держали вас в подземелье так долго. Это, знаете ли, своего рода психологическая подготовка…
Я усмехнулся.
— Вы уверены, что теперь я вполне подготовлен?
— Уверен. И не только вы. Все остальные тоже готовы. Но вы — особая статья.
— Почему особая?
— Я вам уже говорил при первой встрече. Вы кое-что понимаете в человеческих мозгах, в их работе.
Мы обогнули здание и пошли по тропинке прямо в лес, и я глубоко вдыхал запахи сосен, земли и влаги, которая дымилась над прогалинами, согретыми утренним солнцем.
— И вы теперь разрешите мне совершать прогулки?
— И не только вам. Всем.
— Сколько здесь людей, я имею в виду подопытных?
— Сорок девять.
— Боже мой! Где же остальные?
— Лаборатория наша огромна. Под зданием еще четырнадцать этажей.
Я удивился странному совпадению количества этажей разбомбленного немецкого хранилища боеприпасов и этой лаборатории, но ничего не сказал об этом Боллеру.
— Шумная компания! Представляю, как оживится этот молчаливый лес, когда все окажутся здесь.
— И очень интересная компания. В этом вы скоро убедитесь. Откровенно говоря, мне самому не терпится поскорее начать массовый эксперимент. Мне и моим коллегам понадобится ваша помощь, точнее, ваши, так сказать, профессиональные наблюдения. Здесь могут быть любопытные психологические казусы.
— Вы имеете в виду срывы?
— Упаси бог! Этого хватает и без нашей лаборатории. Кому-кому, а вам должно быть известно, что у нас не хватает коек для психически больных. По данным сенатской комиссии, при очередном призыве в армию по причине психической неполноценности бракуется более тридцати процентов новобранцев… Тридцать процентов!
Я остановился. При дневном свете Боллер не казался таким молодым, как там, внизу.
— Может быть, вы собираетесь их лечить?
Он улыбнулся своей искренней, мальчишеской улыбкой.
— Лечить — ваше дело… Я физик, а не врач.
— Тогда что же?
Он глубоко вздохнул.
— Я буду с вами откровенен, тем более, что полковник Р. рекомендовал мне вас, как человека, понимающего, что такое армейская дисциплина.
— Вы знаете Р.?
— Да. Так вот, я хочу, чтобы вы поняли вашу выдающуюся роль в эксперименте.
Когда я отправлялся на фронт, мне тоже говорили, что моя роль там будет «выдающемся». Понадобилось совсем немного времени, чтобы убедиться, что нет ничего более жалкого и беспомощного, чем врач-психиатр на войне. Если человеческая психика почти неуправляема в мирные периоды, то что говорить о военном времени. После того как я вернулся с фронта, у меня возникло убеждение, что все так называемые целые и невредимые, которые, однако, провели годы на границе между жизнью и смертью, изуродованы не меньше, чем те, кто вернулся контуженным, или с ранами, или без рук или ног… И это естественно, потому что война непрерывно заставляет человека совершать то, что противоестественно самой его природе: подавлять инстинкт самосохранения.
— Так в чем будет заключаться моя выдающаяся роль? — спросил я не без иронии.
— Вы будете свидетелем резких превращений человеческого «я».
— Я как раз об этом много думал последнее время.
— Очень хорошо. — Но вы думали о таких превращениях, так сказать, в абстрактно-теоретическом плане. А теперь вы столкнетесь с реальными фактами.
Помолчав, Боллер снова обратился ко мне.
— Вы знаете принцип работы электронных цифровых машин?
— В общих чертах.
— Этого будет достаточно. В нашем вычислительном центре в Бейсенде стоит самая современная по нынешним стандартам машина. Две гигантские схемы, собранные из микрокомпонентов. Они моделируют два полушария головного мозга. Инженеры даже постарались придать им соответствующий вид. Две перлоновые полусферические оболочки, начиненные транзисторными реле. Знаете, что было самым любопытным при создании той машины?
— Что?
— Ее делали практически без всякой схемы. Компоненты соединялись друг с другом в значительной степени произвольно.
— И получилась модель сумасшедшего?
— Нет. Мы получили модель новорожденного ребенка. А после начали машину «обучать». На входные шины подавали различные сигналы, и они, эти сигналы, заставляли искусственные нейтроны соединяться вполне определенным образом, автоматически возникала организованная схема, способная к разумным и полезным действиям.
— Вот как?
Я смутно начал представлять, как выполнялся этот любопытный замысел.
— Кстати, заметьте, я сказал, что исходная схема была в известной степени произвольной. В первоначальной стадии какие-то элементы организации уже были заложены, именно они и определили специфические таланты этой машины. Это — вроде наследственной предрасположенности, если хотите…
— К чему же оказалась больше всего способна ваша машина?
— К иностранным языкам. Меньше к математике и совсем не способной к музыке. Она ее не понимала, и, как мы ни бились, она не смогла сочинить ни одной музыкальной строчки. Построенная таким образом, машина очень напоминала человеческий мозг, но…
Мы вышли на большую поляну, заросшую густой травой. Солнце стояло уже высоко, и Боллер, повалившись на землю, кивком пригласил меня последовать его примеру. Здесь было очень тепло, даже жарко, и мы, не сговариваясь, сняли пиджаки и положили их под голову. В голубое, безоблачное небо упирались вершины теперь уже непрерывно шумящих сосен.
