Майкл Муркок - Пёс войны и боль мира
Этого я никак не ожидал. Она приблизилась, держа по бокалу вина в каждой руке.
— Но в Германии вы жили не все время? — сказал я.
— Это зависит от того, что вы понимаете под временем, — произнесла она, передавая мне наполненный кубок. — Осилите это, и я притушу свечи. Мы будем говорить о конкретных вещах, или вы расскажете о себе?
— Теперь вы, без сомнения, видите, кто я и что я, милостивая госпожа.
— Не совсем, капитан.
— У меня немного достоинств. Последние годы я был солдатом, и время, посвященное службе, стало моим образованием. А жизнь в семейном гнезде Бек монотонна и скучна.
— Но как солдат вы кое-что повидали и совершили?
— То, что я видел и делал, не отличалось разнообразием. — Я потер лоб. — Очень многое не хотелось бы воскрешать в памяти. Атэсхапады в Маглебурге все время приходили мне на ум, и не надо было прилагать особых усилий, чтобы воскресить их.
— Вы часто убивали?
— Конечно. — Было нечестно касаться в разговоре этой темы.
— И грабили? И пытали?
— Когда это было неизбежно, да. — Тема начала меня раздражать. Я подумал, что она намеренно хочет вывести меня из себя.
— И насиловали?
Я посмотрел на нее. Может быть, моя оценка была неправильной? Возможно, она была из тех легкомысленных дам, с которыми я познакомился при дворе? Вот с ними было естественно вести такой разговор. Они радовались любой сенсации и давно позабыли, что у людей есть совесть и что нужно держать свое поведение в рамках приличия. С цинизмом, который впитался вместе с насилиями и убийствами мне в кровь, я рассказывал им все, о чем они спрашивали. Этих женщин по-настоящему интересовало на свете только одно — золото, как можно больше золота. Если Сабрина принадлежит к этому классу, она получит все, чего желает.
В ее взгляде читалось ожидание, и я коротко ответил:
— Да. Солдаты, как я уже говорил, неразборчивы…
Ее не заинтересовал мой ответ. Она продолжала:
— А вы казнили еретиков?
— Я видел, как их сжигают.
— Но вы не принимали участия в их умерщвлении?
— Благодаря стечению обстоятельств и моим убеждениям — нет.
— А вы способны убить хотя бы одного еретика?
— Милостивая госпожа, я определенно не знаю, что собой представляет еретик. В наши дни существует много значений этого слова. Так можно назвать любого, кто желает собственной смерти.
— Или ведьмы? Вы казнили ведьм?
— Я солдат, а не священник.
— Многие солдаты выполняют поручения священников, не так ли? И многие священники стали солдатами.
— Я не из их числа. За свою жизнь я перевидал множество душевнобольных и старух, причисленных к ведьмам, их по этому обвинению сжигали, милостивая госпожа. Но я ни разу не сталкивался ни с волшебством, ни с заклинаниями, ни с вызыванием демонов или духов, — я засмеялся. — Один из встреченных мною так называемых «колдунов» утверждал, что общался с Мефистофелем, но смог выговорить его имя только после того, как ему несколько раз это имя повторили.
— Разве вас не пугает ведьмовство?
— Нет. По крайней мере, то, что я подразумеваю под ведьмовством, меня не пугает.
— Вы мужественный человек, мой господин.
Я воспринял это как комплимент.
— Мужественный в масштабах нашего общества, но не в моих собственных.
Она живо отреагировала на это.
— Достойный ответ. Итак, вы предъявляете к себе высокие требования?
— Пока я достиг немногого, гораздо большее у меня в планах. У других я перенимаю то, что мне необходимо.
— Итак, вы — грабитель.
— Пусть я грабитель, если вам угодно, но, надеюсь, не лицемер.
— Разумеется, это зависит только от вас.
— Почему вы так думаете?
— Это неотъемлемая часть вашего существа, раз вы хотите стать тем, кого описываете. Или, может быть, вы заблуждаетесь в том, что эта часть существует.
— Не могу уследить за ходом ваших мыслей. Я тот, кто я есть.
— И кто же вы?
— Наверное, я таков, каким сделала меня жизнь.
— Разве вас создал не Бог? А ведь именно он создал мир, так?
— Это не мой случай.
— Еретик?
— Ах, милостивая госпожа. Мятущаяся душа, как и все другие.
— Вы невозможно категоричны.
— Для солдата?
— Для любого, кто живет в наше время.
— Я не настолько категоричен, насколько скрытен. И, как вы уже, наверное, заметили, я не имею склонности к метафизическим дебатам.
— Неужели вы не признаете, что у вас есть совесть?
— Совесть — слишком дорогое удовольствие, чтобы иметь его в наши дни, милостивая госпожа.
— И все же это необходимо.
— Скажите, что вы можете предложить? Может, хотите изменить меня в соответствии со своими идеалами?
— Мои идеалы не во всем сходятся с вашими.
— Я уже заметил это.
— Душа? Эти слова значат немного. Я надеюсь, вы достаточно откровенны со мной.
— Я почти полностью согласен с вами.
Мы еще некоторое время поупражнялись в красноречии на эту тему, а потом разговор продолжился в другом русле.
Она оказалась образованной женщиной, знающей неизмеримое количество историй и анекдотов. Чем больше мы были вместе, тем сильнее я ее желал.
Мы болтали и пили, пили и болтали, так что даже забыли об обеде. Она цитировала греков и римлян, она читала стихи и цитировала диалоги. Она определенно была хорошо осведомлена обо всех делах, творящихся в Европе, да и в большей части мира даже больше, чем я.
Мне стало ясно, что повелитель Сабрины ее высоко ценит, и что более чем возможно, он не только ее возлюбленный. Она много путешествовала и легко вступала в обычные дружеские отношения. У меня сложилось впечатление, что она хорошо знакома почти со всеми близлежащими графскими семьями.
Настал вечер. Мы переместились в кухню, где из немногих припасов приготовили приличный, насколько это было возможно, ужин. Мы выпили много вина, а потом поднялись в одну из спален и стали раздеваться.
Простыни, покрывала и альков казались белоснежными в солнечном свете. Вскоре Сабрина осталась в наряде Евы. Ее белое тело манило, груди оказались маленькими и твердыми. Еще ни разу я не видел такой женщины, кроме как воплощенной в статуе или на полотнах живописцев.
До этого вечера я не верил в совершенство, но когда я увидел ее тело, освещенное закатным солнцем, я поверил, что оно действительно существует.
Мы легли в постель. В своей страсти она была ласкова и дика одновременно: пассивность сменялась агрессией. Мне передалось ее настроение — оно подходило мне по духу. Кроме того не надо забывать, что я долго был лишен женской ласки.
Я чувствовал, как силы вновь возвращаются ко мне, а потом на душе стало радостно и появилось громадное облегчение, еще в юности испытанное мной в фамильном замке Бек.
