Валерий Белоусов - Витязи из Наркомпроса
А то хоть на улицу не выходи: и платье грязное, и глаз подбит, и ноги разные… В смысле, на левой ноге Натки был белый прогулочный брезентовый тапочек, аккуратно вычищенный зубным порошком, а на правой — такой же брезентовый, но уже парадно-выходной черный, так же аккуратно зачерненный печной сажей. Спасибо Арчибальду Арчибальдовичу, храппаидолу. Вывел её из себя так, что Натка сунула ноги, не посмотрев, во что именно. А так как на ощупь тапочки были абсолютно единого фасона, то она враз и не почувствовала. А потом уж было поздно.
Пришлось-таки Натке в подворотне урезонивать распоясавшегося малолетнего хулигана, да тащить его в околоток…
Где суровый участковый милиционер участливо поприветствовал юного разбойничка:
— А, Маслаченко! Здравствуй, здравствуй, голубь ясный. Ну что, достукался?
— Здравствуйте, дядь Стёпа! — солидно ответствовал задержанный. — А я чо? Я ничо…
— Ты у нас завсегда «ничо». Сколько лет тебе уже стукнуло, ась? Тринадцатый пошел? — участковый дядя Стёпа участливо цыкнул зубом. — Эх, брат, ну ты теперь и влип. По новому Уголовному законодательству ты теперь несешь ответственность за тяжкие насильственные преступления наравне со взрослыми… Что? Грабеж? Да это чистый разбой! Так что светит тебе впереди не иначе как солнечный Магадан, столица Колымского края!
— Какой ещё Магадан? Зачем Магадан? — испугалась Натка. — Я думала, вы его просто пожурите…
— Да ты что? — пожал плечами, обтянутыми ослепительно-белой гимнастеркой, милиционер. — Тут «пожурите» уже и не пахнет… Видишь, как он тебя приголубил? Непременно ведь в печень тебе целил, оглоед, да ты, дочка, удачно рукой прикрылась… Нет, тут корячится чистая часть г, статьи 136 УК РСФСР, покушение на убийство, с целью облегчить или скрыть другое тяжкое преступление, а именно разбой… До десяти лет. Общего режима.
Натка, старательно зажимавшая прорез на руке, чтобы не обляпать темно-красным отмытые до яичной желтизны милицейские полы, охнула, в душе выругала себя самым страшным ругательством, которое только знала («Троцкистка придурошная!») и решительно наврала:
— Товарищ милиционер! Все не так было! И… Руку я себе сама порезала, гвоздем…
— Гвоздем, говоришь? — дядя Степа лукаво прищурился. А потом сказал очень спокойно и очень грозно: — А ты, девушка, в курсе дела, что сейчас призналась в совершении тобой преступления против правосудия, а именно в заведомо ложном доносе? Статья 95 УК РСФСР, пункт два, заведомо ложный донос органу судебно-следственной власти или иным, имеющим право возбуждать уголовное преследование должностным лицам, а равно заведомо ложное показание, соединенное с обвинением в тяжком преступлении… до двух лет лишения свободы. Ну как, ты готова? Оформляем протокол?
Натка испуганно затрепетала… Потом посмотрела на задержанного ею малолетнего хулигана, который был таким сопливым, тощущим, немытым, неухоженным, таким жалким и неприкаянным, утратившим после грозных слов дяди Степы весь свой кураж и наглость… Что у Натки аж от жалости защемило сердце. Пропадет он в тюрьме…
— Да, я согласна, — низко опустив победную голову, пролепетала девушка. — Пишите ваш протокол…
— Ну, Степанов, что тут у тебя? — в дежурную часть бодрым шагом вошел представительный, седовласый милиционер с двумя большими звездами на краповых петличках.
— Товарищ директор милиции! — начал было бодро докладывать вытянувшийся в струнку участковый, но большой начальник махнул ему рукой:
— Отставить, товарищ старшина… Доложите кратко.
— Есть, товарищ Бойцман! Вот, шпанка сявый залепешил тут скок, а терпила на себя одеяло тянет…
Бойцман исподлобья полоснул на Натку пронзительным взглядом, будто рентгеном просветил насквозь:
— Всё наш советский гуманизм. Терпим, жалеем, стараемся правонарушителя по головке гладить… А иных по этим головкам надо бить и бить!. Ладно. Не хочет потерпевший справедливого воздаяния преступнику — это его право. Вы, гражданочка, свободны… Степанов, вызови ей «Неотложку». А ты, шкет, куда намылился, а? Не торопись. Мы тебя сейчас сначала отпрофилактируем. По полной программе, со скипидаром и патефонными иголками!
… Когда напрасно и безнадежно упиравшегося правонарушителя утащила за руку решительная и неумолимая, как Немезида, милицейская девушка из Комиссии по делам несовершеннолетних, старшина Степанов доверительно сказал Натке:
— Это хорошо, что вы законный ход делу давать не захотели… Пропал бы мальчишка на киче. Жалко! Я-то ведь его покойного батьку хорошо знал: мы оба-два с ним в восемнадцатом в Красную Гвардию записались, только его потом в РККА на фронт послали, а меня вот в московскую РКМ, жуликов ловить.
— А у мальчика отец что, умер? — преодолевая тошноту и головокружение от кровопотери, пролепетала побледневшими губами Натка.
— Да, погиб…
— Враги? Интервенты?
Степанов только рукой махнул:
— Да куда там… Батька его на «Серпе и Молоте», бывшем Гужона, сталеваром у электропечи старался. Ну, понятно, «Догнать и перегнать!», «Пятилетку за три дня!». Печь-то и перегрузили. Как она хуяк… э-э-э, разрушилась, так старшего Маслаченку только по сапогам и опознали. Сапоги у него знатные были, на двойном ранте, с подковками… На свадьбу себе их строил! Я ведь у него на свадьбе шафером и был, ага. И вот что забавно? Все сапожные подковки, что удивительно, абсолютно уцелели. Я дружка своего потом и хоронил, нес его в закрытом гробу… А гроб у него ле-е-егкий был, да… Навить пустой?
А этот шкет, мне вообще-то будет крестник! То исть я его крестный отец! — доверительно понизив голос, добавил старшина Степанов.
— А что же, — удивилась Натка, — вы вот сына своего друга, и своего крёстного сына, неужели бы и вправду посадили? Или вы его пугали?
Дядя Степа Натку совершенно не понял:
— Пугать? Зачем? Что я, пугало, что ли? Конечно бы, посадил. Потому что советский закон — есть советский закон. И нарушать его ты никак не моги. Вот.
… Раздумья Натки прервала пергидролевая секретарша, высунувшая свою кудрявую голову из приоткрывшейся двери:
— Товарищ Вайнштейн? Ну где же вы там бродите? Мы вас уже все обыскались… проходите скорее, вас ждут!
Донельзя удивленная Натка, почему-то не заметившая, что её вообще кто-либо искал, прошла через обитые черным дерматином высокие двери.
В приемной, напротив секретарского стола, на котором возвышалась блестевшая лаком черная пишмашинка и громоздилось семнадцать телефонов, на неудобных стульях с высокими спинками сидели двое глубоких, на Наткин взгляд, стариков, лет по сорока каждый.
